губернатором), просто-напросто, занимая не столь уж низкие должности при дворе, возмечтал подняться еще выше. И стал копать под всесильного фаворита Анны Бирона и крупного государственного деятеля, обрусевшего немца Остермана.

Не получилось. Казнокрадом он был, можно сказать, талантливым (не раз искусно ускользал от ревизий и проверок), а вот интриганом оказался никудышным. Бирон с Остерманом были те еще ребята: палец в рот не клади – голову откусят. Особенно Остерман, начавший службу в России еще в 1704 году. О планах Волынского они узнали заранее и нанесли удар первыми.

Не только в России, но и в Европе в подобных случаях считалось гораздо более приличным истинные мотивы угодивших в лапы правосудия субъектов скрывать и шить им политику. Вот Волынскому и пришили, изобразив его заговорщиком, намеревавшимся едва ли не свергнуть императрицу и самому сесть на трон. Поскольку настоящий политический заговор никак не может состоять из одного-единственного человека, для пущей убедительности подмели нескольких знакомых Волынского, чья вина заключалась только в том, что они в застолье последними словами крыли Бирона – не они одни из многих, кто так держался. Однако далеко не все материли Бирона за столом у Волынского, а заговору требовалась массовость. Вот и арестовали приятелей Волынского, в том числе и Соймонова. Волынскому отрубили голову, остальных отправили по каторгам и ссылкам, в том числе и Соймонова, которого согласно тогдашним нравам били кнутом и вырезали ему ноздри. Впрочем, в сибирской ссылке он провел неполных два года, пришедшая к власти Елизавета Петровна его освободила.

Так вот, лет через пятнадцать после «реабилитации» стали подыскивать нового губернатора Сибири (каковой тогда, напоминаю, считались все земли за Уралом, а вдобавок Акмолинская и Семиреченская области в Средней Азии, ныне входящие в состав Казахстана). После некоторых раздумий кто-то предложил кандидатуру Соймонова, имевшего нешуточные военные и гражданские заслуги. Елизавета кандидатуру утвердила.

Шесть лет Сибирью управлял бывший сибирский ссыльный с вырезанными ноздрями – что абсолютно никого не смущало. На такие вещи тогда смотрели философски: судьбы многих и многих выписывали самые причудливые зигзаги, сегодня человек в немалых чинах-орденах, а завтра его гонят в далекую ссылку, и наоборот.

Однако истории Скорнякова-Писарева, Девьера и Соймонова – лишь отголоски XVII века, когда сплошь и рядом карьерные падения и взлеты оказывались вовсе уж феерическими.

Жителям острога Красный Яр, а впоследствии города Красноярска и поселившимся в его окрестностях русским крестьянам жилось беспокойно. Едва ли не каждый год татары и джунгары устраивали грабительские набеги, так что пахать, сеять и жать отправлялись, вооружившись чем могли. Несколько раз случались серьезные осады – и татары, и джунгары старательно пытались русских либо вышибить подальше, либо перерезать. Причины, как и во многих подобных случаях, были чисто житейские: нападавшие стремились восстановить свою власть над «инородцами», платившими теперь дань не им, а русским.

Пожалуй, самая опасная и масштабная осада приключилась в 1679 году. Красноярск плотным кольцом обложило многочисленное войско, вокруг городка горели деревни и села, далеко не все обитатели которых успели укрыться за бревенчатыми стенами.

Все были готовы драться в осаде до последнего, ничего другого просто не оставалось: татары и джунгары, доведись им взять город, немало народу вырезали бы, а оставшихся в живых угнали в качестве рабов. Имелся и порох, и пушки, и пушкари. Одна беда: не было только опытного командира, а без него люди, даже неплохо вооруженные пищалями и пушками, остаются неорганизованной толпой…

Тут кто-то вспомнил, что «военспец», собственно говоря, имеется. В красноярской тюрьме (Красноярск к тому времени как цивилизованный город располагал своей тюрьмой) давненько уж содержится за решеткой очередной ссыльный, украинский полковник Василий Многогрешный, в противоположность многим своим собратьям по несчастью с самого начала угодивший в «крытку». Полковник проходил по политическому делу: обвинен был в том, что считал Переяславскую раду, присоединившую Украину к России, крупной политической ошибкой и совещался с друзьями-приятелями, как бы эту ошибку исправить.

Насколько это соответствовало истине, в точности неизвестно. Могло оказаться и правдой. Даже если так, красноярцев сейчас нисколечко не волновали далекие украинские дела. Главное, многие знали, что полковник – опытный вояка, каковой сейчас нужен был до зарезу. Не обращая внимания на растерявшуюся «гражданскую» администрацию, жители поспешили к тюрьме, выломали двери, освободили полковника и обрисовали ему сложившуюся ситуацию.

Многогрешный наверняка понимал, что в случае взятия города и ему придется несладко: в рабство предпочитают угонять молодых и сильных, а его, человека в годах, без затей прирежут. Он возглавил оборону города, взялся лично руководить действиями пушкарей – указывал, куда расставить пушки, куда стрелять, сам наводил на цель. Штурм был отбит, джунгарско-татарская конница, понеся немалые потери, отхлынула в свои степи. Это был последний штурм Красноярска.

На троне тогда сидел восемнадцатилетний царь Федор Алексеевич, по молодости лет плохо разбиравшийся в серьезных государственных делах. Однако у него, несомненно, были умные советники, знавшие тонкости освоения Сибири и обладавшие тем самым здоровым цинизмом. Василия Многогрешного за безусловные заслуги не просто амнистировали – произвели в «сыны боярские» и зачислили на военную службу там же, в Красноярске – с солидным жалованьем. И не прогадали – в 1692 году именно Многогрешный возглавил поход против очередных «немирных» татар, вновь нагрянувших с набегом. Отряд у него по тогдашним меркам был сильный: 750 человек казаков и стрельцов, добровольцев из горожан, крестьян и «ясашных инородцев», которым постоянные грабительские набеги с юга тоже надоели хуже горькой редьки. Многогрешный, встретив противника, качественно и быстро его разгромил.

Время текло, как ему и положено. Наступил XVIII век, пышно наименованный в Европе Веком Просвещения (просвещение и в самом деле распространилось широко, но сплошь и рядом последствия оказывались самыми печальными – вроде Великой французской революции, по кровопролитию превосходившей нашу Гражданскую). Как пели в одной известной русской оперетте – «Понемногу меняется мода…».

Мода изменилась резко. Петр I повелел всем сбрить бороды и усы, переодеться в «немецкое» платье да вдобавок ввел массу иностранных терминов, где только возможно (хорошо хоть, крестьян оставил в покое – но за ношение бороды учредили для купцов и прочих «отсталых» горожан немаленький налог).

Судя по тому, что нам известно, Петр искренне полагал: стоит обрезать бороды, надеть европейскую одежду и начать с грехом пополам болтать по-французски, автоматически настанет повсеместное улучшение нравов, многие пороки исчезнут сами собой, в общем, наступит благорастворение воздуха, и все будет «как на Западе» (во время перестройки о том же самом орали невежественные российские интеллигенты, всерьез полагавшие, что довольно будет переименования председателей горсоветов в мэры и «введения» капитализма, чтобы