и растяпа, как две капли воды похожий на Высокого Блондина из знаменитых французских кинокомедий. Ну совершеннейший ботаник в прямом и переносном смысле, зацикленный на своей науке. Человек не от мира сего.

Довольно долго он странствовал по бразильским джунглям, собрал огромные гербарии, коллекции птичьих и зверячьих чучел – и в конце концов собрался уезжать. Научный багаж тащила на корабль целая процессия носильщиков. Наука наукой, но изначально подозрительные таможенники и багаж ученого обследовали со всем прилежанием. Запрещенного к вывозу не нашли, и англичанин, помахав с палубы платком провожающим, уплыл восвояси.

Довольно быстро бразильцы взвыли, как кот, которому прищемили хвост дверью. Было от чего… «Растяпа и раззява», как оказалось, работал на одну из тех не склонных к публичности государственных контор, что частенько располагаются в зданиях без вывесок (или с какими-нибудь безобидными вроде общества кролиководов) – о чем из присущей ему скромности бразильцам как-то не рассказал.

Замечу – по части конспирации англичане, так уж исторически сложилось, долго шли впереди планеты всей. Еще во второй половине XX века британские официальные лица делали публичные заявления, в которых заверяли с честными глазами: у Великобритании попросту нет ни разведки, ни контрразведки – хотя и то и другое завели первыми в Европе, еще в XVI веке. «Контрразведкой, дамы и господа, успешно занимается полиция, точнее, Скотленд-Ярд».

Даже когда под давлением неопровержимых фактов пришлось признать, что и разведка, и контрразведка в Британии вообще-то имеются, лорды и джентльмены еще долго продолжали играть в конспирацию. Если фамилии директора ЦРУ, председателя КГБ или глав французских секретных служб можно было, не напрягаясь, прочитать в газете, имена персонажей, возглавляющих помянутые британские конторы, держались в секрете, их обозначали лишь одной заглавной буквой, да и то придуманной от фонаря. Только в самом начале семидесятых годов прошлого столетия пронырливые британские журналисты опубликовали несколько фамилий, до которых в конце концов докопались (впрочем, не исключено, что им эту информацию слила парламентская оппозиция – хотя она в Англии крайне респектабельная, но устраивать мелкие подлянки находящимся у власти конкурентам умеет и любит). Одним словом, конспирация накрылась медным тазом.

Короче говоря, бразильские таможенники лопухнулись. Растяпа-ботаник, над которым подсмеивались все, включая уличных мальчишек, ухитрился хорошенько спрятать в крокодильем чучеле изрядное количество семян гевеи. Нельзя не относиться к нему с некоторым уважением – ради интересов родной страны человек всерьез рисковал жизнью, найди у него таможня семена – вздернули бы без лишних проволочек.

Дальше было совсем просто. Часть семян в пути погибла, но осталось достаточно, чтобы заняться экспериментами на широкую ногу. В некоторых своих колониях, где климат более всего был близок к бразильскому, англичане эти семена высадили. Семена прижились, дали всходы, довольно быстро у англичан (а впоследствии не только у них) появились плантации гевеи, уже имевшие промышленное значение. Каучук можно было собирать в достаточных для рынка количествах. Технология, кстати, несложная, крайне напоминающая нашу добычу березового сока: на стволах гевеи рабочие делают надрезы, а потом собирают вытекшую и загустевшую на воздухе смолу – это и есть каучук.

Роскошные города с беломраморными особняками, дворцами и оперными театрами в конце концов были полностью покинуты резко обедневшими жителями и заброшены, поглощены джунглями…

Точно так же в США оказались покинутыми немало городков – правда, в отличие от бразильских, отнюдь не шикарных: дощатые строения, две-три улицы. Причины опять-таки в экономике: истощились рудники, прекратились лесозаготовки, потому что леса свели под корень, железная дорога прошла далеко в стороне, и коловращение жизни переместилось туда… Многие городки-«призраки», из тех, что были построены добротно, сохранились до нашего времени – владельцы земли, на которых они стоят, выставляют их на продажу, и спрос имеется.

В Сибири ни разу не случалось, чтобы города бросали все жители, до последнего человека. Однако два города чем-то напоминают заокеанских «призраков», потому что из многолюдных, богатых и оживленных превратились в сонное захолустье, – Енисейск и Кяхта. Даже многим сибирякам сейчас эти названия ни о чем не говорят, тем более живущим к западу от Урала, но когда-то города процветали…

Кяхта, расположенная на тогдашней русско-китайской границе, примерно сто пятьдесят лет заслуженно считалась столицей сибирской торговли с заграницей. Была главным местом в торговле с Китаем. У торговли, правда, была своя специфика – очень долго имел место самый натуральный товарообмен, в точности такой, как до появления денег. Впрочем, обе стороны это вполне устраивало. Порядки такие были введены еще московскими царями – чтобы предотвратить утечку за рубеж в больших количествах золотой и серебряной русской монеты.

Русские расплачивались мехами, выделанными кожами и тканями от сукна до полотна. Взамен получали чай (к которому русские очень быстро пристрастились, да и инородцы тоже), шелк и фарфор. Значительная часть китайских товаров продавалась уже за деньги не только в России, но и уходила в Европу. Так что Кяхта стала еще и ключевым пунктом в торговле меж Китаем, Россией и Западной Европой. В денежном выражении в конце XVIII века товарооборот составлял 5 миллионов рублей – для того времени сумма впечатляющая.

Именно там в 1727 году был ратифицирован подписанный в Нерчинске крайне важный русско-китайский договор о торговле и границах, так и названный Кяхтинским. Договор уточнял границы, устанавливал порядок отношений пограничных властей России и Китая, вводил еще три пункта русско-китайской торговли. По нему был разрешен раз в три года приезд русских торговых караванов в Пекин, а русская православная миссия в Китае получила статус неофициального дипломатического представительства.

Как и другие подобные места, Кяхта процветала. Жизнь била ключом. Многочисленные купцы строились основательно и надолго, возводя не деревянные дома, а солидные кирпичные хоромы. Лавок имелось несчитано. Кяхтинская церковь очень долго была самой большой в Сибири. Естественно, вслед за торговым народом во множестве появились всевозможные ремесленники и мастера тогдашнего «бытового обслуживания».

С конца XVIII века основным товаром стал чай, но это по-прежнему приносило солидные прибыли. Шелка и фарфор никак не отнесешь к «товарам повседневного спроса» – а вот чай привыкшие к нему люди пьют каждый день. Новый всплеск торговой активности случился после 1855 года, когда правительство разрешило русским купцам оплачивать от трети до половины стоимости товаров золотой монетой.

Однако потом наступили скверные времена. Первым звоночком стал перевод в 1861 году таможни из Кяхты в Иркутск. Лучшие и самые дорогие сорта чая стали доставлять морем в Одессу – так стало экономически выгоднее. Кяхта долго не сдавалась. Стала главным поставщиком плиточного и зеленого чая – товара гораздо более дешевого, зато пользовавшегося массовым спросом у народа попроще. В иные