Роджер выяснял теперь, кто выступит на его стороне. Вот, в частности, адмиралтейство. Роджер не стал тянуть с установлением «связей» в адмиралтействе — разумеется, личных «связей». Грамотная тактика — Уиндхем и сам морской офицер в отставке, и теща пригодится. Никогда не лишне проверить потенциальных друзей, говаривал Роджер. Как правило, враги непобедимы, а вот друзей в процессе растерять — как делать нечего.

Чем чаще я наблюдал Роджера, тем более убеждался: он как кремень. Роджер на новом посту мел как новая метла — и «при своих» уже не прибегал к привычным уловкам; так дома ходят без сюртука. Стало ясно: с Роджером у нас есть шансы.

Впрочем, в одно прекрасное утро Роджер предстал человеком из плоти и крови. На нем была сюртук, серый жилет, полосатые брюки. Он так волновался, что отвечал невпопад. Мне доводилось видеть его взбудораженным, но до такой степени — никогда.

— В чем дело? — спросил я.

Роджер ответил; я решил, он шутит. Он собирается на прием во дворец. У него аудиенция с королевой. И присяга.

Видывал я сановников, промышленников, академиков, в очередь дожидавшихся представления ко двору. Ни один не мог унять дрожь — боялся, как бы на входе к его или ее величеству какой-нибудь завистливый придворный не подставил ножку. Абсурдным казалось, что и Роджер так трепещет официальной власти. Привычнее было полагать его свободным гражданином современного мира, однако в нем всегда таилось романтическое идеализирование, если не сказать томление, по миру старому. Роджер регулярно посещал церковные службы, причем не по инерции и не из соображений имиджа. Как-то я спросил, почему Роджер выбрал партию консерваторов; он выдал рационалистическое объяснение, и весьма продуманное, однако умолчал о такой мелочи, как собственная натура. Пожалуй, он не случайно и жену взял из старинного рода, — или по крайней мере фамилия Каро возымела свое магическое действие уже при их знакомстве.

Роджер любил высмеять всякого, кто в политической карьере прельстился близостью к правительству, кто тешится мыслью о собственной причастности. От Сэммикинса в политике толку не будет: он тоже прельстился, с людьми его круга такое не редкость, сказал Роджер, и правильно сказал. Впрочем, самого Роджера, пожалуй, прельстило нечто более глубокое, более тонкое и менее поддающееся рациональному объяснению, чем причастность.

И какое же облегчение я испытал, когда Роджер вернулся с аудиенции, веселый, бурлящий планами по отвращению лорда Луфкина от прочих монстров отечественной авиапромышленности.

Тем летом, по убеждению Роджера, дела у нас обстояли чуть лучше, нежели мы рассчитывали. Осторожно, как опытный офицер разведки, Роджер шел по вражескому следу. То есть личных врагов пока не было, а враги не личные числом не дотягивали до таковых у среднестатистического политика. Под «врагами» Роджер разумел лиц, которые в силу своих устремлений — или подгоняемые с тыла — пытались его остановить.

Насчет этих лиц Роджер иллюзий не питал. Впрочем, как большинство здравомыслящих людей, терпеть не мог горькой правды в озвученном виде. Я был вынужден сказать ему (ученые успели провести от силы пару заседаний), что Броджински пока непоколебим. Этот вариант нас обоих страшил, однако весь остаток дня Роджер обращался со мной как с врагом номер один.

Вскоре он снова развил бурную деятельность. Еще в июле, до того как палата общин была распущена на каникулы, Роджер произнес речь перед комитетом обороны своей партии, каковой комитет состоял из пятидесяти человек заднескамеечников, из которых отдельные уже изрядно тряслись. Роджер начал с расчетов. Волнение крайне правых он снесет, пусть себе булькают, а вот потеря крепкого ядра означает полный крах. Так Роджер говорил — не знаю, правда, каким языком, хоть и догадываюсь — с солидными представителями графств, этими «рыцарями милой Англии». Если верить Уиндхему, внезапно впавшему в лирику, то была «не речь, а поэма».

В августе Роджер попросил Осболдистона собрать группу высокопоставленных чиновников, чтобы к отчету наших ученых уже запустить административный механизм. Поскольку группа была внутриминистерская и возглавлял ее Роуз, встречу назначили у него в кабинете. Ваза с хризантемами на столе, окно распахнуто в парк, Роуз приглашает войти с любезностью столь преувеличенной, что в ней впору заподозрить издевку, — иными словами, ничего принципиально нового.

— Дражайший Дуглас, как мило с вашей стороны уделить нам время! Любезнейший Льюис, я счастлив, что вы пришли! — Поскольку мой кабинет находился в десяти ярдах от кабинета Роуза и поскольку совещание назначили официально, едва ли мои усилия были достойны столь бурной реакции.

Мы уселись за круглым столом. Мы — это непременные секретари других министерств, Дуглас, второй секретарь из казначейства и ваш покорный слуга. Роуз казался не в духе. Затягивать совещание не входило в его планы. Он вообще был недоволен, что совещание ему навязали. Впрочем, он сдерживал эмоции.

— Надеюсь, джентльмены, я не ошибусь, если скажу, что все мы ознакомились с отчетом Льюиса Элиота о первых заседаниях научного комитета? Полагаю, Дуглас, ученые получили задание составить отчет для вашего министра к октябрю. Я прав?

— Абсолютно, — ответил Дуглас.

— В таком случае должен признаться, что в настоящее время даже группа людей столь выдающихся может рассчитывать разве что на самые незначительные результаты, — продолжил Роуз. — Мы не знаем, что они скажут. Не знают этого и наши коллеги из научного комитета, если только я насчет их не заблуждаюсь — а я не заблуждаюсь. Единственное, в чем на них можно положиться, так это в том, что они сделают энное количество разнородных и, пожалуй, взаимоисключающих заявлений.

Замелькали усмешки. Не только Роуз недолюбливает ученых как вид.

— Нет, Гектор, полагаю, мы можем пойти чуть дальше, — проговорил Дуглас, ничуть не раздосадованный и не обескураженный. — Мое начальство и не думало просить вас заниматься бесполезными делами.

— Дражайший мой Дуглас, да я последний из людей заподозрю в подобных намерениях как ваше безупречное министерство, так и вашего бесценного министра.

Роуз не мог забыть, как младший чиновник Дуглас работал под его началом.

— Допустим, — молвил Дуглас. — Согласен: до октября мы отчет не получим, только…

— Кстати, — вернул беседу в деловое русло Роуз, — насколько я понимаю, нам и на октябрь уповать не стоит?

— А что делать? — вставил я.

— Только мы уже сейчас знаем, по крайней мере в общих чертах, что будет в этом отчете. Здесь, — Дуглас щелкнул ногтем по бумаге, что держал перед собой, — сказано более чем достаточно. Наши ученые приводят прямо противоположные аргументы. Вот, например, Броджински — к вашему сведению, джентльмены, он успел собрать группу поддержки и хочет склонить нас к инвестированию весьма внушительной доли оборонного бюджета в этот свой проект, с которым носится как курица с яйцом, а также требует выделить ему наиболее выдающихся наших ученых. Вынужден заметить — а Льюис в случае чего меня поправит, — что ни один из ученых, даже тех, кто считает Майкла Броджински национальной угрозой, и мысли о нереальности этого проекта не допускает.