– Вы убеждаете народ не отчаиваться. Не верить лжепророкам, сулящим России необратимую гибель. Вы призываете русских верить в Чудо, в необъяснимую, недоступную чужим мудрецам и звездочетам истину. Каждый раз воскресает наша любимая Родина, подобно тому как совершается пасхальное Христово воскрешение. Русское Чудо – это и есть учение о Русской Победе. И вы – проповедник этого дивного учения.

Бекетов умолк. Минуту или две было тихо.

Градобоев взволнованно встал и начал расхаживать по комнате, двигая плечами, словно хотел освободиться от невидимых сетей, сбросить накинутые на него тенета.

– Вы правы, Андрей Алексеевич, мир, в котором мы существуем, запутан и сложен. Я часто действую наобум, ошибаюсь, меня окружают обманщики и невежды. Я не владею наукой политических комбинаций и нуждаюсь в помощниках. Вас привела Елена. Она знает вас лучше, чем я. Она уверяет, что мы должны вместе работать. В чем же ваш план?

Елена почувствовала, как что-то сомкнулось. Так тихо лязгает затвор, поместив в глубину ствола боевой патрон. И надо ждать, когда раздастся неизбежный выстрел.

– Сейчас ваша страсть и прозорливость, ваша харизма и популярность работают не в полную силу. – Бекетов опустил свои зачарованные глаза. Поднял их, и они утратили свой таинственный свет, были внимательными и спокойными. – Вы должны изменить ситуацию. Должны победить без выборов. Тогда все фальсификации, все вбросы и подтасовки утратят смысл.

– Но это невозможно, – с досадой произнес Градобоев. – Как это сделать?

– Если вы соберете на площади полмиллиона митингующих, то власть падет без всяких выборов. Чегоданов убежит из Кремля. Он не выдержит ненавидящей воли пятисоттысячной толпы, которая готова идти на Кремль.

– Но он прикажет войскам стрелять. В Кремле есть танки, гранатометы, крупнокалиберные пулеметы. Ведь Ельцин стрелял по толпе.

– Американцы не позволят Чегоданову стрелять по толпе. Они позволили Ельцину использовать танки, потому что толпа была красно-коричневая. Сегодня толпа, которая вас обожает, иного цвета. Приведите на площадь полмиллиона москвичей, и Чегоданов убежит из Кремля. И будут назначены новые выборы с вашим участием. И вы станете президентом.

– Но как это сделать? – раздраженно воскликнул Градобоев. – Мои социологи утверждают, что мне не собрать более семидесяти тысяч.

– Вы должны привлечь на площадь все протестные силы. Пусть множество негодующих лидеров приведет к вам на площадь своих людей, и вам не хватит пространства Болотной.

– Но разве вы не знаете этих оппозиционных царьков! Чегоданов убедил их не участвовать в нынешних выборах, и мы остались с ним один на один. Но каждый мнит себя лидером нации, будущим президентом, и они не придут под мои знамена.

– Я знаю их всех. Знаю их слабости и пороки. Я готов убедить этих мелких честолюбцев встать под ваши знамена. Я могу воздействовать на лидера коммунистов Мумакина, и все недовольные пенсионеры придут к вам с красными флагами. Могу убедить радикального безумца Лангустова, и все революционеры, все феминистки, все лесбиянки и геи станут требовать отставки Чегоданова. Я знаю, какие струны тронуть в душе еврейского активиста Шахеса, кумира либералы ной культуры, и все мировое еврейство, нобелевские лауреаты, американские конгрессмены, израильские раввины будут на вашей стороне.

– Вы считаете, это возможно?

– До выборов осталось четыре месяца. От митинга к митингу, от одной протестной акции к другой мы будем наращивать силы. Мы запустим креативные технологии, которые станут будоражить толпу. Мы создадим стратегию, которая к весне сделает вас лидером миллионов. В этом мой план. Я готов работать, если вы его принимаете.

Градобоев нервно перемещался по кабинету. Он пытливо и недоверчиво взглядывал на Бекетова, словно стремился обнаружить его вероломство. Обходил его со спины, будто хотел обрушить на него неожиданный удар. Вдруг подошел к Елене, обнял ее за плечи, положил ей руку на грудь, зорко смотрел на Бекетова. Елена сжалась, не в силах отстраниться, чувствовала сильную руку Градобоева, больно сминавшую грудь. Бекетов спокойно смотрел на безделушки, украшавшие рабочий стол.

Градобоев отошел от Елены:

– Я согласен, Андрей Алексеевич. Действуйте. Елена будет нашей посредницей. А ты останься, – обратился он властно к Елене.

Бекетов вышел из особняка. Дышал холодным, стальным воздухом, в котором кружились снежинки. Медный истукан в треуголке высился над черной водой. Бекетов испытывал острое злое веселье. Внедрение в стан врага состоялось. Враг был инфицирован. Теперь предстояло следить за развитием эпидемии.

Квартира на Тверской, где жил Бекетов, досталась ему от родителей, которые умерли друг за другом в последний год перестройки. Сначала мучительно умирала мать, и ее угасание протекало одновременно с болезненным угасанием страны. Отец, полковник разведки, изъездивший все горячие точки в Азии, Африке и Латинской Америке, оставшись вдовцом, часами сидел перед портретом жены и плакал. Бекетов видел, как с каждым днем все глубже вваливаются его щеки и утопают глаза, словно мать из портрета забирала его к себе. Отец умер через неделю после того, как с Кремлевского дворца спустили красный флаг.

Бекетов берег оставшуюся от отца коллекцию фетишей, которые тот привозил из своих военных походов. На полках стояли шкатулки из афганских лазуритов и стеклянные вазочки из голубого гератского стекла. Медные ритуальные колокольчики из кампучийских пагод. Черные африканские маски с инкрустациями из морского перламутра. Чешуйчатые чучела крокодилов из мутных никарагуанских рек.

От матери остались висящие на стене иконы и камушек, найденный ею на берегу Генисаретского озера. Мать утверждала, что на камне видно изображение Христа, но Бекетов так и не мог его разглядеть.

Над письменным столом висела фотография отца и матери, оба молодые, прекрасные, прижались друг к другу щеками, окруженные едва заметным сиянием. Рядом, в лакированной деревянной рамке, висел портрет деда в лейтенантском мундире с ромбами, с темными, строгими глазами, в которых уже притаилась его скорая гибель. Дед погиб под Сталинградом, в безвестном хуторе Бабуркин, и всю жизнь Бекетов собирался посетить этот горький хутор, поклониться деду, да так и не собрался.

Отсюда, из этой квартиры, Бекетов уходил каждое утро в школу, укрывшуюся в путанице переулков. Отсюда вместе с рыдающей родней выносил материнский и отцовский гробы. Отсюда уехал в Америку, в Йельский университет, где прослушал курс по социальной психологии. Отсюда уходил на работу в банк, куда пригласил его преуспевающий друг отца. И отсюда же, совершив головокружительный взлет, отправлялся в Кремль, в Администрацию президента, благо рубиновые звезды Кремля, казалось, горели над соседними крышами.

И теперь, проснувшись в этой большой, пустынной квартире, он увидел, что орхидея распустила на подоконнике свои белоснежные цветы. Они чудесно и нежно раскрыли свои лепестки, и в каждом, среди тычинок, виднелось влажное малиновое пятнышко, словно в глубь цветка упала драгоценная капля. Бекетов был умилен и взволнован. Мама прислала ему в холодную, стальную Москву свой подарок из небесного сада. Явилась ему в виде белых цветов, наполнила дом своей женственностью. И если обернуться, то увидишь ее, – перед зеркалом она расчесывает гребнем свои густые каштановые волосы, и в зеркальной грани застыла восхитительная радуга. А в соседней комнате она украшает елку, достает из коробки серебряный шар, и чудесное хрупкое стекло сверкает в ее руках, а потом переливается среди смоляных веток.