– Подождите, я возьму блокнот.

Мумакин достал из ящика блокнот и авторучку, которую партия использовала в качестве сувенира. На ней была нанесена размашистая роспись «Мумакин».

– Рейтинг Чегоданова колеблется у отметки тридцать шесть процентов. Протестная площадь дарит Градобоеву шестнадцать процентов. Разрыв сокращается. Но Градобоеву не хватает мощности, чтобы увеличить численность толпы и надавить на Чегоданова. Но от вас зависит конечный успех Градобоева.

Бекетов говорил, а Мумакин быстро писал, чуть высунув язык, как прилежный ученик. Была известна его манера записывать в блокнот мысли, почерпнутые в беседах.

– Необходимо резко, уже к следующему митингу, увеличить протестную толпу. Создать поле негодования и ненависти к Чегоданову, и его популярность покатится вниз. Он утратит волю к сопротивлению, и его избирательная компания станет разваливаться. В схватку вступают темперамент, воля, психология. Необходимо сломить волю Чегоданова.

Мумакин писал, облизывая губы, наклоняя лобастую голову. Казалось, он пишет диктант. Бекетов старался говорить медленнее, чтобы тот успевал записывать.

– Чтобы увеличить толпу, необходимо вам, Петр Сидорович, привести на площадь своих сторонников. Дайте приказ райкомам, чтобы они привели коммунистов, и площадь запылает красными флагами. То же пусть сделают радикалы Лангустова с их черными масками и натренированными кулаками. То же – еврейские активисты Шахеса, способные собрать на Болотной все мировое еврейство. То же – мадам Ягайло, за которой явится на площадь весь безумный шоу-бизнес, все панки, рок-группы, гей-оркестры, превратив Болотную в карнавал.

Мумакин перестал писать. Бекетов покушался на его респектабельность. Приверженность традиционным ценностям гарантировала ему популярность среди «красных пенсионеров», но отталкивала молодежь и либеральных вольнодумцев. – Вы хотите, чтобы я встал под одни знамена с Лангустовым, чью задницу не пропускает ни один гей? Хотите, чтобы я встал рядом с Шахесом, от которого будет разить чесноком на всю Болотную? Или с этой, прости господи, Ягайло, у которой под юбкой ползают мухи?

Диктофон Бекетова неслышно работал, заглатывая в свой крохотный зев все поношения.

– Вы не точно оцениваете отношение к вам Чегоданова, Петр Сидорович, – сказал Бекетов. – Он готовится устранить вас из политики, как только станет президентом. Он хочет заменить вас на более молодого и реформировать компартию, превратив ее в социал-демократическую. Вам предстоит выдержать страшный пропагандистский удар, как только Чегоданов станет президентом.

Мумакин замер, и его синие, под белесыми ресницами глаза тревожно забегали.

– Мы выдерживали любые удары. Коммунисты выдерживали удары и оставались коммунистами.

– Вы думаете, Петр Сидорович, Чегоданов повторит пропагандистские трюки прежних лет? Выпустит тиражом три миллиона экземпляров грязную газету «Боже упаси», где станет пугать народ ГУЛАГом, называя вас новым Сталиным? Или расскажет о вашем потаенном бизнесе в Сирии и о вашем банке на Кипре? Или напечатает фотографию вашей дачи, где вы, как римский патриций, расхаживаете среди обнаженных мраморных граций? Или опубликует ваш портрет в мундире царского фельдмаршала и рядом нищих русских людей?

Мумакин зло сдвинул брови, презрительно оттопырил губу:

– Вы, Андрей Алексеевич, долго находились в стороне от политики. Кто-то сказал, что вы, как преданный сеттер Чегоданова, потеряли нюх и поэтому он вас прогнал. Все, что вы мне сейчас изложили, давно не действует. Наш народ научился отличать лживую пропаганду от правды. Думаю, Андрей Алексеевич, наша встреча подходит к концу.

Лицо Мумакина стало надменным, властным. Теперь он напоминал свой портрет, и у Бекетова мелькнула мысль, что Мумакин немало времени провел перед портретом, чтобы усвоить это величественное выражение.

– Вы меня не дослушали, Петр Сидорович. Чегоданов не станет повторять избитые пропагандистские штампы. Боюсь, что он прибегнет к новым формам. Я очень боюсь, что он может сделать одну вредную утечку.

Мумакин сжал веки, превратив глаза в узкие синие щелки. В них мерцали подозрительность, испуг, чуткая осторожность.

– Это какие же новые формы?

– Видите ли, Петр Сидорович, когда я работал в Администрации и был допущен к секретной документации, я видел один документ. В виде текста, скрепленного вашей подписью, и видеокассету, подтверждающую подлинность документа. Это очень серьезный текст, который хочет опубликовать Чегоданов, чтобы раз и навсегда устранить вас из политики.

– На что это вы намекаете? – побледнел Мумакин, и его желваки стали желто-костяными.

– Это договор, заключенный вами с Администрацией первого президента, где гарантируется сохранность компартии как легальной политической силы. Там всего три пункта. В первом вы обязываетесь удерживать партию от радикальных революционных выступлений. Во втором вы обязуетесь не претендовать на высший пост в государстве. В третьем вы обещаете поддерживать президента по всем вопросам государственной важности. И ваша подпись, Петр Сидорович. А на видеокассете вы подписываете этот документ в присутствии главы Администрации.

– Это подделка, фальшивка! – хрипло взревел Мумакин. Стал похожим на вепря белесыми, свиными ресницами, открывшимися зубами, лютыми испуганными глазами.

– Если эта бумага будет обнародована, Петр Сидорович, то станет понятным ваше обращение к членам партии в октябре девяносто третьего года, когда вы призвали коммунистов не выходить на улицы и не поддерживать революционный Дом Советов. Найдет объяснение ваш поступок в девяносто шестом году, когда вы фактически выиграли президентские выборы, но поспешили поздравить своего соперника с победой, отказались от власти. И наконец, все ваше поведение в Государственной думе, когда вы голосовали за антинародный бюджет, утверждали на посту премьер-министра олигархических ставленников, оказывая власти неоценимую услугу.

– Нет такой бумаги, вы лжете! Шантаж не пройдет!

– Я представляю, какие комментарии в прессе последуют после опубликования документа. Вас назовут предателем почище Горбачева. Вас назовут тем, кто поймал в ловушку всю «красную» энергию, бушевавшую в партии, и там ее умертвил. Вы будете главным могильщиком коммунизма и Советского Союза, наряду с Горбачевым и Ельциным. И вам не помогут ваши стертые штампы про «опытную команду» и «поддержку народа». Но вы избегнете позора, если Чегоданов не станет президентом. Помогите Градобоеву, Петр Сидорович.

Мумакин претерпевал странные превращения. То становился разъяренным вепрем, готовым броситься на Бекетова. То жалкой побитой собакой, получившей удар палкой. То бледнел, словно терял всю кровь. То наливался тяжелой сплошной краснотой, будто был готов лопнуть и истечь дурной кровью. Наконец он сник, уменьшился, бессильно опустил плечи.

– Что я должен делать? – чуть слышно прошептал посинелыми губами.

– Если позволите, я вам подскажу.