рассказывает эмигрантской аудитории об истинных явлениях американского искусства: они рядом, надо только сделать усилие, встать из уютного кресла – начать работу души.

Другой вопрос, который мы не раз обсуждали с ним, – проблема «творец и критик». Конечно, Ванкарем Никифорович знает: среди прочих у него есть и совершенно особые читатели. Профессионалы. Это, к примеру, русскоязычные художники, которых в большом количестве выплеснула на новый берег последняя волна эмиграции. Многие растерялись, услышав все ту же «песню ветра». Десятки статей критика (например, о таких зрелых мастерах, как Борис Заборов, Юрий Канзбург, Моисей Лянглебен, Леонид Окс, Иосиф Пучинский, Израиль Радунский), содержат не только глубокий анализ творчества, но и показывают возможное направление дальнейшего пути. Однако прежде всего это важно молодым художникам: тем особенно трудно в эмиграции. Часто не получили академического образования. Вдруг оказались психологически «зажаты» – словно между льдинами – между разными направлениями изобразительного искусства. Вот почему еще Ванкарем Никифорович часто говорит о традициях. Они вовсе не пропитаны нафталином – животворны. Те же традиции первопроходцев еврейской живописи и графики в России – Шагала, Пэна, Сутина, Хаима Лившица. (Критик посвящает им огромный цикл статей. Всегда обращая внимание на интерес к ним в Америке. Вот, положим: «При жизни Хаима Сутина понимали немногие. И совсем немногие понимали, что он – большой и значительный художник. Среди них была и группа энтузиастов, любителей еврейского изобразительного искусства в Чикаго, которые еще в 1935 году организовали в своем городе персональную выставку работ Хаима Сутина»).

Удивительно и по-своему трогательно то, что рецензии Ванкарема Никифоровича на спектакли американских театров высоко оценили в первую очередь… сами театры. Оценили, конечно, за высокий профессионализм. Рецензии эти переводят на английский, специально для актеров вывешивают за кулисами. В той же чикагской труппе Steppenwolf, известной своими оригинальными трактовками русской классики. Или в Театре европейского репертуара, труппе Vitalist, знаменитой Lyric Opera.

Очень часто у него: из года в год Ванкарем Никифорович пристрастно, по-доброму следит за поисками тех или иных художников, бардов, писателей, артистов. Из статьи к статье продолжает начатую тему.

Когда-то, еще в Белоруссии, он помог известному московскому журналисту и писателю Давиду Гаю – собрать материал для документального романа о гибели Минского гетто. Теперь Давид Гай – один из самых интересных прозаиков Русской Америки. Его романы («Джекпот», «Сослагательное наклонение», «Средь круговращенья земного…») – справедливо полагает Ванкарем Никифорович – не просто исповедальны: они исследуют сложный процесс самосознания нашей эмиграции.

К внуку в Чикаго приехала старая актриса московского театра имени Маяковского Зинаида Леберчук. Думала, будет, наконец, отдыхать; но огонь творчества, замечает Ванкарем Никифорович, в Америке не только не погас – разгорелся. Она подготовила и показала здесь несколько своих полноформатных моноспектаклей («Закат», «Медея», «Леди Макбет Мценского уезда» и другие).

Считалось: не могут утвердиться, выстоять русские эмигрантские театры с постоянным репертуаром. Так велики постановочные расходы и – так скудны кассовые сборы. Теперь, однако, такие труппы есть: в Чикаго – «Атриум», в Канаде – монреальский театр имени Варпаховского. Представьте себе, они успешны. Ванкарем Никифорович не просто рецензирует их премьеры – задумывается о проблемах существования и выживания. И опять-таки: становится для театра другом.

…Этот немногословный, застенчивый человек любит полемику. Видимо, в таких случаях он преодолевает себя, хорошо понимая: эмиграция – не остров в океане, но один из сообщающихся сосудов цивилизации. На моей памяти Ванкарем Никифорович решительно вступал в дискуссию с проводниками политики «батьки Лукашенко», создателями сегодняшнего российского кино, странными в изгнании проявлениями великодержавного шовинизма, попытками создать особый язык русско-американской культуры…

Иногда он спорит и о будущем эмиграции. На мой взгляд, сами по себе эти дискуссии нередко умозрительны. Глупо не замечать: с каждым годом резко сужается круг русскоязычных читателей и зрителей; внуки перестают понимать бабушек и дедушек, быстро растут только наши кладбища. Однако верно и другое – то, что всегда подчеркивает в своих статьях Ванкарем Никифорович: именно эмиграция сохраняла и будет сохранять высокое достоинство культуры.

2009

P.S. В сумрачном, часто похожем на сон, мире эмиграции я многое видел и воспринимал яснее, четче, когда разговаривал с Ванкаремом Никифоровичем. Кем он был? Тонким знатоком театра и изобразительного искусства. Талантливым переводчиком, журналистом. Неутомимым хранителем культуры эмиграции. Однако вспомню, осторожно припомню сейчас другое. Мне казалось и кажется: этот удивительный человек излучал особый свет.

В годы, которые уже минули, мы долго и о многом говорили с Ванкаремом[1]. Что обращало на себя внимание сразу же и, на первый взгляд, делало несколько однообразными наши диалоги? Никогда и ни о ком он не сказал дурного слова. И это не было предусмотрительным проявлением конформизма. В каждом человеке Ванкарем видел то лучшее, что определяло его жизненное назначение. Пожалуй, люди казались ему хрупкими, драгоценными сосудами, к которым можно и нужно прикасаться бережно. Особенно поражал Ванкарема дар художника, творца.

Как назвать этот исходящий от него свет? Я думаю – пусть не покажется банальным – то был свет добра.

Конечно, подобный взгляд на мир определил и его собственную жизнь. Только вот – увы – эта негромкая философия прошла на моих глазах тяжелое испытание. Шесть лет Ванкарем боролся с неизлечимой болезнью. Тот, кто знал его диагноз, удивлялся чуду: шесть лет… Чудо сотворили американские врачи, жена Ванкарема – Зоя, а также беспредельный оптимизм больного, сила его редкой, хоть и не приметной многим воли. «Все будет хорошо», – ничуть не сомневался Ванкарем. Помню его усталый голос в те дни, когда он проходил химиотерапию. Но уже назавтра он нередко отправлялся в путь – брать интервью у приезжего поэта, на концерт, выставку. А потом садился за компьютер.

Я с восхищением и замиранием сердца следил за неравной схваткой, где победа человека пусть вовсе не эфемерна, но временна. Все пройдет? Все, кроме памяти. Все, кроме явственного ощущения этого подаренного нам света.

3 октября 2011

Голос на другом берегу

(Семен Ицкович)

«С чем можно сравнить мир эмиграции?» – спросил меня однажды знакомый, приехавший из России «посмотреть Америку». Ему казалось, я давным-давно ответил для себя на этот вопрос. А я задумался… Мир эмигранта часто похож на безлюдный полустанок. Позади – пустота, впереди – заснеженное мертвое поле.

Вот почему в эмиграции порой не живут – доживают. Вот почему так трудно складываются здесь судьбы литераторов. Многие из них надолго (хорошо, если не навсегда) замолкают.

Впрочем, говорю сейчас об этом только потому, что хочу рассказать совсем об иной судьбе.

Поселившись в 1996-м в Чикаго, я