— К таким безобразиям привыкать нельзя! — заявил Логачев, и зал поддержал его аплодисментами. — А уж если так случается, товарищи, — продолжал он, — что бригада, как говорится, не ссылаясь на трудности, которые ей помешали хорошо сработать, а, наоборот, поломав все препятствия, выдерживает заданный график, то как же можно не учитывать такое?

Логачев говорил о слаженности работы всех звеньев копелевской бригады, о взаимозаменяемости профессий, когда монтажник может стать сварщиком, штукатур — бетонщиком, а бетонщик — монтажником.

Игорь закончил, и слово взял Суровцев. Он поддержал Логачева, отдав первенство в соревновании по комбинату бригаде Копелева, и с этой убежденностью закончил свое выступление...

В день приезда Логачева из Венгрии Суровцев ясно и четко вспомнил этот партийно-хозяйственный актив. Речь-то ведь тогда шла о том, кто ты как человек, как личность, какая тебе цена в глазах товарищей.

Актив прислушался к мнению двух авторитетных бригадиров, членов парткома комбината. И бригада Копелева по итогам работы за год была признана лучшей.

Если бы тогда Суровцева спросили: а не скребло ли у него на сердце оттого, что не о нем говорил Игорь, не его бригаду выдвигал на первое место? И, отвечая откровенно, он бы сказал: да, скребло!

И все же они поддержали Володю Копелева. И не ради дружбы, не потому, что все трое из одного, так сказать, «единокровного» пятого управления, а Капустин из другого. Это было бы мелко, недостойно. Как и то, если бы ради дружбы они бы списывали со взыскательного счета требовательности друг к другу существующие у каждого недостатки.

Копелев работал лучше и год от года набирал и темпы, и силы. Пусть он уходил иногда вперед только «на полкорпуса» в прямом и переносном смысле, но все же уходил. Рабочая совесть Логачева требовала, чтобы это было признано перед всеми. Он это и сделал, подав хороший пример Суровцеву. Такое понимание товарищества входило в его представление «быть в первой шеренге». И Суровцев тоже понял тогда, что настоящую дружбу прочно цементируют только справедливость самооценок и обнаженная честность в отношениях друг к другу.

В семье Копелевых

Владимир Ефимович долгое время жил на четвертом этаже блочного дома серии «К‑7», которые он когда-то монтировал, а затем его собственное жилье напоминало ему о пройденном этапе строительной биографии, и бригады, и всего комбината.

Из окон квартиры была видна часть нового района, раскинувшегося вблизи конечной станции Арбатско-Филевской линии метрополитена. Рядом со станцией «Молодежная» — монументальное здание нового кинотеатра «Брест», кварталы из пяти-, девятиэтажных и более высоких домов.

Это еще один новейший микрорайон столицы. Совсем недавно здесь было поле, деревянные домишки, овраги, а сейчас поднялась красивая, ничем не хуже центральных кварталов часть города западнее Фили и Кунцева.

Для меня не ново, да и вряд ли я удивлю кого-нибудь, заметив, что квартиры столичных рабочих мало чем отличаются от квартир моих друзей интеллигентных профессий.

Я мог бы добавить, что резкие внешние различия в убранстве квартир людей труда физического и умственного стираются так же быстро, как и различия в самом существе того и другого труда. И если дома у педагога, ученого или писателя, скажем, немного больше книг, чем у Копелева, то и у него их немало. На полках семьи Копелевых я, признаться — не без некоторого удивления, заметил книги на иностранных языках — английском и китайском.

Дело в том, что Римма Михайловна в 1958 году окончила Институт международных отношений и в последние годы работает экспертом в Комитете по науке и технике. Эти книги нужны ей.

В большой комнате квартиры Копелевых, занимая чуть ли не половину ее, стоял черный рояль, тот самый, который был вытащен из разбомбленной квартиры Зинаиды Петровны Соколовой, тещи Копелева. Многие годы она играла на нем и давала уроки.

Трудно сказать, подбиралась ли мебель к роялю или же рояль к мебели, но чувство некоей гармонии тут было соблюдено, мебель была куплена современная, в комнате стояли радиоприемник и большой телевизор. Правда, я не видел магнитофона, который бы завершил набор теперь уже почти обязательных атрибутов почти каждой московской квартиры.

Бывая в семье Владимира Ефимовича, я в те годы познакомился с Зинаидой Петровной. Несмотря на тяжелую болезнь сердца, она сохраняла живой интерес и к музыкальной жизни, и к литературе, мы беседовали с ней о новинках военно-исторической и документальной прозы, посвященных минувшей войне. Несколько нашумевших романов она просила меня достать ей.

Но вот, вернувшись однажды из поездки, я позвонил Копелевым и был поражен вестью о внезапной кончине Зинаиды Петровны. Римма Михайловна сказала мне, что мама хорошо себя чувствовала, ни на что не жаловалась — и вдруг трагическая развязка! Я слышал сквозь трубку, как дрожал, приглушенный горем, обычно спокойный и звонкий голос Риммы Михайловны.

Владимира Ефимовича я не видел тогда, он не был несколько дней на стройке. Но я знал, что он глубоко потрясен семейным горем, ибо и любил, и уважал Зинаиду Петровну.

В книжных шкафах Копелевых есть еще и пакеты с фотографиями, и альбомы, и в них снимки, скопившиеся после поездок за рубеж и Риммы Михайловны — по делам службы, и Владимира Ефимовича — в составе различных делегаций.

Мне думается, что любой семейный альбом всегда примечателен. Он в какой-то мере, хотя и молчаливо, но выразительно рассказывает вам о сложившихся в семье традициях, привычках, круге интересов.

Кстати говоря, увидев в одном из альбомов Владимира Ефимовича снятым перед зданием какого-то института, я только тогда и узнал, вернее — сначала догадался, что Копелев был студентом института. На мой вопрос он ответил, что действительно окончил два курса заочного Политехнического института, но потом, как он выразился, «не потянул». Стало трудно сочетать работу, такую напряженную, и учебу, к тому же еще и множество общественных обязанностей. В конце концов Копелев из института ушел.

Произошло это года четыре назад. Летом же семидесятого года Владимир Ефимович признался мне, что это его мучает, что он все чаще ругает себя за то, что поддался настроению, не преодолел временной душевной слабости.

Поругивала тогда за это Владимира Ефимовича и жена. В самый первый день нашего знакомства она шепнула мне, что так или иначе, а заставит мужа получить высшее образование.

— Вы знаете, — сообщила она мне, — я ведь познакомилась