С тех пор Петр каждый день отправлялся в плавание. Он научился ходить под парусами, но Яуза была очень узка, а ветер нередко слишком слаб, чтобы маневрировать. К тому же ботик без конца садился на мель. Самым близким крупным водоемом, девяти милях в поперечнике, было Плещеево озеро близ Переславля, в восьмидесяти пяти милях к северо-востоку от Москвы. Но хотя Петру позволялось, как беззаботному юнцу, резвиться в полях, он все же был царем и не мог без серьезной причины удаляться от столицы на такое расстояние. Впрочем, причину он быстро нашел. В июне в Троице-Сергиевой лавре отмечают церковный праздник, и Петр отпросился у матери поехать туда и участвовать в церемониях. Наталья позволила. Едва закончилась служба, Петр, недосягаемый для чьих-либо запретов, поскакал напрямик через леса на северо-запад, к Переславлю. Как было условлено заранее, его сопровождали Тиммерман и Брант.

Стоя на берегу озера, Петр вглядывался вдаль, а летнее солнце припекало спину и сверкало на воде.

Противоположный берег был едва различим. Да, тут можно идти под парусом целый час, даже два, не меняя галс. Петру хотелось бы поплыть немедленно, но лодки не было, и вряд ли удалось бы перетащить английский бот из Измайлова в такую даль. Он повернулся к Бранту и спросил, возможно ли здесь, на берегах озера, построить новые суда.

– Да, мы можем здесь строить корабли, – ответил старый плотник, оглядывая пустынные берега и густой лес, – но нам многое понадобится.

– Это не важно, – возбужденно проговорил Петр, – у нас будет все, что нужно.

Петр был настроен сам участвовать в постройке кораблей на Плещеевом озере. Это значило, что нужно не просто еще раз, не спросясь, наведаться на озеро, но получить разрешение надолго здесь поселиться. Он вернулся в Москву и принялся осаждать мать. Наталья сопротивлялась и требовала, чтобы он пробыл в Москве хотя бы до Петрова дня, когда праздновались его именины. Петр остался, но на следующий же день после праздника он с Брантом и еще одним старым голландским корабельным мастером по имени Корт поспешил на Плещеево озеро. Они выбрали место для своей верфи на восточном берегу, поблизости от дороги из Москвы в Ярославль, и начали рубить избы и причал для будущих кораблей. Валили, сушили и тесали лес. От зари до темна Петр наравне с другими работниками изо всех сил пилил и стучал молотком под руководством голландцев, и скоро были заложены пять судов – два маленьких фрегата и три яхты с закругленным носом и кормой на голландский манер. В сентябре начали расти остовы кораблей, но ни одного не успели закончить прежде, чем Петру пришлось возвращаться на зиму в Москву. Он уезжал неохотно и просил голландских корабельщиков остаться и приложить все старания, чтобы к весне корабли были готовы.

* * *

Случайно найденный старый бот и первые плавания под парусами по Яузе породили у Петра две страсти, во многом определившие его характер и всю его жизнь: одержимость морем и стремление учиться у Запада. Как только он стал царем на деле, а не по названию, он устремился к морю, сначала на юг, к Черному, потом на северо-запад, к Балтийскому. Понукаемая этим удивительным морским мечтателем, огромная сухопутная страна, спотыкаясь, побрела к океанам. Это было непривычно и в то же время неизбежно. Ни одна великая держава не может существовать и процветать без выхода к морю. Но удивительно то, что идея вывести страну к морю выросла из романтических мечтаний подростка.

Пока Петр плавал по Яузе с верным Брантом у руля, увлечение водной стихией соединялось и переплеталось в нем с восхищением Западом. Он сознавал, что стоит на иностранном судне и что учит его иностранный наставник. Голландцы, которые починили бот и теперь показывали, как им управлять, представляли передовую, по сравнению с Московией, техническую культуру. Голландия располагала сотнями кораблей и тысячами моряков, и для Петра Тиммерман и Брант воплощали Голландию. Они были его героями. Он стремился держаться поближе к обоим старикам, чтобы учиться у них. В те годы они и были для него Западом. Ему же предстояло стать олицетворением России.

* * *

К концу 1688 года Петру исполнилось шестнадцать с половиной, и он был уже не мальчик. Сидел ли он на троне в парчовом одеянии или в пропотевшем зеленом камзоле рыл окопы, тянул канаты, забивал гвозди, перебрасываясь с плотниками и солдатами крепким словцом, – это был взрослый мужчина. Во времена, когда человеческая жизнь была коротка и поколения стремительно сменяли друг друга, мужчины нередко становились отцами в шестнадцать с половиной лет. Это в особенности относится к принцам крови, чьей первейшей обязанностью было обеспечить престолонаследие. Что требовалось от Петра, понятно: пора жениться и произвести на свет сына. Его мать остро чувствовала это, и даже Софья не возражала. Тут уже не до соперничества Нарышкиных и Милославских – речь шла о наследнике престола из рода Романовых. Царевна не могла вступить в брак, а у царя Ивана рождались одни дочери.

Были у Натальи и более личные причины. Ее тревожил растущий интерес сына к иноземцам; это увлечение не шло ни в какое сравнение с хорошо знакомой ей умеренно прозападной атмосферой дома Матвеева или с обстановкой при дворе Алексея в последние годы его правления. Ведь Петр абсолютно все свое время проводил с этими голландцами, и они обращались с ним как с подмастерьем, а не как с государем. Они приохотили его к винопитию, курению и к иностранным девицам, которые вели себя далеко не так, как взращенные взаперти дочери русской знати. Кроме того, Наталью всерьез заботила безопасность Петра. Эта его пальба из пушек и плаванье на лодках могли плохо кончиться. Он подолгу отсутствовал, ускользая из-под ее надзора, водился с неподходящими людьми, рисковал жизнью. Нет, ему пора жениться! Пригожая русская девушка, простая, скромная и любящая, отвлечет его, внесет в его жизнь новые интересы – не все же ему бегать по полям да бултыхаться в реках и озерах, пора остепениться! Хорошая жена сделает из Петра мужчину, и если повезет – этот мужчина скоро станет отцом.

Петр принял материнскую волю без сопротивления – не потому, что вдруг сделался покорным сыном, а потому, что все это его мало интересовало. Он не возражал против традиционного съезда претенденток в Кремле; не возражал, чтобы мать их рассортировала и выбрала самую подходящую. Когда это было сделано, он взглянул на избранницу, не выразил недовольства и тем утвердил выбор матери. Так, без малейших усилий, Петр приобрел жену, а Россия – новую царицу.

Ее звали Евдокия Лопухина, и было ей двадцать лет – на три года больше, чем Петру[36]. Говорили, что она хороша собой, хотя портретов Евдокии в этом возрасте не сохранилось. Застенчивая, ко всем почтительная – тем-то она и понравилась будущей свекрови. И роду она была хорошего, происходила из почтенного, весьма приверженного старине московского семейства, ведшего родословную с XV столетия и успевшего породниться с Голицыными, Куракиными и Ромодановскими. Евдокия воспитывалась в строгом православии, была почти необразованна, от всего иностранного ее бросало в дрожь; она искренне верила, что угодить мужу очень просто, – достаточно стать его главной рабой. Румяная, полная надежд и беспомощная, стояла она рядом со своим высоким юным женихом, когда их венчали 27 января 1689 года.