Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вздохнув, он выбрался в окно. Милые дома́ Роман Валентинович всегда покидал вежливо и романтично – через окно, и только не милые – грубо, через дверь, и при этом зачастую не отказывал себе в выражении чувств, позволяя громко хлопнуть дверью.
Уже спустившись немного по водосточной трубе, Роман Валентинович почуял, что упирается ногой во что–то живое.
– Вы пытаетесь мне на голову ступить, – услышал он голос снизу.
На водосточной трубе кто–то повис. Глянув, Роман Валентинович увидел приятного гражданина в шляпе и плаще. Лицо его скрывала широкая маска–домино.
Какое–то время они раскланивались, в неудобстве покачивая шляпами и обмениваясь любезностями.
– Простите за любопытство, вы не с пятого? – спросил неизвестный.
– Нет, с четвёртого, – отвечал Роман Валентинович.
– Это хорошо, – кивнул собеседник. – А то я как раз на пятый.
– Счастливый путь!
– И вам всевозможных благ!
Далее им пришлось совершать довольно сложные эволюции, чтобы разминуться на трубе. «Рукой, рукой вот сюда перехватитесь… – слышался пыхтящий разговор. – Спасибо… Не благодарите… Теперь стремительно ногу вот сюда!.. Вот так… Отлично… У вас ржавчина на лацкане… Ох, и правда, благодарю вас… Всего доброго… Было приятно пообщаться…»
Уже благополучно добравшись до второго этажа, Роман Валентинович снова почувствовал под собою чьё–то живое присутствие.
– Вы не с четвёртого? – спросил молодой человек несчастного вида, идущий вверх.
– Из него, да, – приветливо улыбнулся Роман Валентинович.
– Досадно!.. И что там?
– Да не синекура, но и не швах, – пожал плечами Роман Валентинович. – Зависит от ваших насущных потребностей, от мировоззрения, так сказать.
– У меня мировоззрение довольно скромное, – улыбнулся взбирающийся, и по выражению лица его было видно, что насущные потребности его действительно весьма непритязательны.
– Ммм… – пожевал губами Роман Валентинович, припоминая. – Столовое серебро… часы есть – весьма неплохи, но не в моём вкусе. Что ещё… Ну, из мелочей разве что подсвечник, век девятнадцатый, надо полагать. Всё остальное потребует некоторых усилий по самовывозу.
– Невезучий я какой–то, – покачали головой снизу. – Так что самовывоз мне не подойдёт… Разве что попробовать в третий этаж?
– А попробуйте, – улыбнулся Роман Валентинович. И приободрил незнакомца: – Да не огорчайтесь вы так, настанет и в вашей жизни день, когда солнце будет светить только вам, и ни одна тучка – небесная странница – не встанет над вашей головой.
– Вы очень добры, спасибо, – сердечно отозвался молодой человек.
Далее воспоследовали новые манёвры на трубе в необходимости разойтись. Манёвры были успешны, и вскоре Роман Валентинович уже шагал по тротуару, наслаждаясь прозрачным днём, ласковым солнцем и ветерком, что быстро подсушивал его слегка увлажнившийся в трудах праведных лоб.
Пару раз он снимал шляпу или улыбался в лёгком поклоне, приветствуя знакомого коллегу, повисшего на водосточной трубе. А на продвинутое молодое поколение с альпинистским снаряжением и бульдожьей хваткостью в глазах смотрел неодобрительно и с пренебрежением. Роман Валентинович воспитан был на старых традициях и ни разу не позволил себе фокуса с лестницей, верёвки с якорем или, скажем, машины с подъёмником. Он любил свою работу и благоговел перед водосточными трубами, которые были для него теми флейтами, на которых игрались ноктюрны собственного сочинения, и не только ноктюрны. И даже не флейты были эти водосточные трубы, а – орган, достойный любой из великих фуг самого Иоганна Себастьяна.
Машин почти не было, прохожие не докучали случайными прикосновениями и необходимостью расходиться с ними, так что Роман Валентинович имел все возможности благолепствовать духом под ласковым апрельским солнышком, прислушиваясь к перезвону колоколов, предвосхищавшему завтрашнее великое Воскресенье, и присматриваясь к голубиным стайкам, то и дело прыскавшим над площадью Мира.
На углу Гвардейской он купил у торговки освящённый монастырский куличик и, шагая к дому, предвкушал радость, которой засветятся глаза Олюшки – семнадцатилетней дочери его, – когда она выбежит в прихожую встречать.
Он так предвосхищал эту минуту, в таких мечтаниях воспарил дух его, что совершенно забыл об элементарной осторожности, не говоря уж о правилах дорожного движения. И на переходе Соловецкой его сбила машина, насмерть.
«Вот и правильно, – успел подумать Роман Валентинович. – А ты не воруй!»
– Кого из этих двух хотите чтобы я отпустил вам? – вопросил чей–то голос над головой Романа Валентиновича. – Этого вора, или Иисуса, называемого Христом?
Он открыл глаза и увидел себя поставленным на колени, и множество народу вокруг. Руки его были туго стянуты за спиной.
«Куличик–то, – подумал Роман Валентинович, с тоскою оглядываясь вкруг. – Куличик–то помялся поди небось».
– Варавву отпусти нам, – услышал он чей–то гнусавый неприятный голос.
– Варавву! Варавву! – закричали одиночные голоса из толпы. И тут же были робко поддержаны многоголосьем прочих.
И снова стоящий в стороне человек в богатой тоге, спросил:
– Не хотите ли, чтобы отпустил вам Иисуса, безумца, что называет себя царём Иудейским?
– Распни его! – решительно отозвался гнусавый. – Вора отпусти нам.
– Распни! – поддержала толпа. – Вора! Вора хотим!
– Какое же зло сделал вам этот сумасшедший? – спросил человек в тоге. – Не достоин он даже смерти в безумии своём. Его отпущу.
– Нет! – яростно завизжал гнусавый, брызжа слюной, показывая отсутствие многих зубов; и бородавка под глазом его яростно встопорщилась волосками. – Пусть он будет распят, такова воля народа иудейского.
– Распни его! – кричала толпа. – А нам отдай Варавву.
«Что же это делается–то? – с тоской подумал Роман Валентинович. – С ума они сошли, что–ли? За Христа просите, ироды!»
Но человек в тоге уже подошёл к разносчику воды, стоящему тут же, в толпе, с кувшином на плече, со злостью выхватил у него кувшин и омыл руки свои, говоря:
– Вот, я умываю руки. Так что на вас будет кровь праведника сего.
И дал знак страже развязать Романа Валентиновича.
– Нет! – закричал тот, кое–как отлепивши присохший к нёбу язык. – Нет! Меня распните, меня, ворюгу!
Но его не слушали. Мощный стражник, стоявший позади, дал ему пинка, другой наладил древком копья в спину, так что Роман Валентинович, пролетевши пару метров, упал в пыль, задыхаясь от боли в спине. Толпа загоготала.
– Отпустите его! – просипел он, надрываясь горлом. – Меня, меня распните!
Слёзы безудержно потекли по щекам его и падали в пыль, но никто не слышал его. Толпа заревела, надвинулась на зрелище, которое готовилось ей, и Романа Валентиновича едва не затоптали. В последний момент он увидел Его – Иисус стоял и улыбался Роману Валентиновичу тихой улыбкой, а к нему уже тянулись кулаки; и сморчкастые плевки падали на одежды его.
– Меня, меня распните, – слёзно бормотал Роман Валентинович, кое–как шевеля лопатками, чтобы отодвинуть боль в спине и дать груди дыхание.
– Распнут