Соседка говорила и говорила, замок открывала, на все лады нахваливала нашего сына, а мы лица прятали. Стыдно!

Потом она ушла, и остались мы одни в убогой квартирке. Мебель старенькая, салфетками кружевными нищета прикрыта. Саша на стул сел и руками за голову схватился. Страдает мужик — больно смотреть. Мне и самой лихо, кошки уж не по сердцу скребут, а по тому, что от сердца осталось. Я подошла к мужу, голову его к себе прижала. Он меня руками обхватил крепко, прямо воет:

— Что же я за сволочь! Мать! Сын! На что жизнь тратил? Ты тоже… меня прости!

— Не убивайся! — плакать не плачу, а слезы ручьями бегут. — Ты ни в чем не виноват. Работал, жилы тянул, а я… От начала до конца во всем виновата. Хотела, чтоб лучше было, а теперь посмотреть — и мать, и жена, и невестка я никчемная…

Рыдали мы на пару, обнявшись, так по покойнику не плачут, а мы по себе — по здоровым и сильным.

Потом как бы и стыдно немножко было, но легче на душе стало — точно. Я Саше предложила порядок и чистоту в доме навести. Бабушке Оле сил хватало только в центре прибрать, до углов да окон руки не доходили. В больницу нам почему-то боязно идти было. Сходили в магазин, купили продуктов и моющих средств. Шесть часов квартиру драили. Саша прежде за тряпку никогда не брался, а тут добросовестно трудился, по моей подсказке, конечно. Во дворе веревки натянули, чтобы постиранные шторы, покрывала да бельишко высушить. Наверное, со всех окон народ смотрел, когда Саша с тазиками бегал и прищепками белье закреплял.

Рома пришел вечером. Таким он мне взрослым и красивым показался! Сердце, до чернослива сморщенное, оживать и силой наполняться стало. И еще законной гордостью!

Ужин у меня был готов, а также бульон куриный, паровые котлеты — бабушке завтра в больницу. Сын увидел нас — обрадовался, расцеловал. Он-то думал, мы сразу его запись обнаружим, не догадывался, что мы неделю на том свете прожили. Мы не объясняли. Ужинаем, Ромка про город, про бабушку рассказывает. А я возьми и спроси:

— Где твоя куртка кожаная? И джинсы фирменные, свитер голубой? А часы? Потерял?

Я весь дом перевернула. Сын в какие-то лохмотья одет, а эти вещи — ценные, на дни рождения даренные.

Ромка вилку отложил, тарелку рассматривает, потом глаза поднимает и говорит:

— Продал. На толкучке. Потому что не было денег. А бабушке нужны фрукты. Я денег у вас не брал. Добирался сюда на электричках, двое суток.

И тут вдруг Саша по столу кулаком как треснет! Тарелки подпрыгнули, стаканы упали, мы с Ромкой даже пригнулись от страха.

— Так! — заревел муж не своим голосом. — Хватит!

Мы думаем, что он дальше что-то важное скажет, но Саша, похоже, сам растерялся и молчит с выпученными глазами. Я не выдержала и выступила:

— Сынок! Мы многое передумали. Мы теперь будем жить совсем по-другому.

От бабушки не уеду! — решительно заявляет Ромка. — Я уже в здешней школе был, меня примут. Только нужные документы вышлите. И еще… еще денег… но, если не дадите, я вечером устроюсь работать. Потому что бабушкиной пенсии нам не хватит. Ей сейчас нужны лекарства…

— Заткнись! — Саша пришел в себя. Рявкнул, а потом сбавил пыл и заговорил почти ласково: — Сынок, ты из меня придурка не делай. Мы с матерью пережили и передумали, не сомневайся. Ты во многом был прав. Но не прав!

Тут я сильно занервничала, потому что Саша — по природе не краснобай и речей длинных не любитель. Напортит, не донесет до сына, что мы перечувствовали. Но Саша хорошо, главное, твердо сказал:

— Ты, Ромка, в силу возраста, многое не понимаешь. Я свою жену, твою маму, это… люблю как… как надо. Жизнь отдам в целом и по частям. Она тоже… надеюсь, то есть уверен… Дальше. Забираем бабушку к нам, все едем домой и… И живем, как люди. Ясно?

Ромка кивнул, схватился за вилку и стал быстро есть. Оголодал мой сыночек! Он в тот вечер сметал все с тарелок, как из тюрьмы вернувшийся.

Сказать, что дальше наша жизнь покатилась радостно и безоблачно, было бы неправдой. Бабушка Оля, которую мы привезли к себе, — не такая уж ласковая и безропотная старушка. Она двадцать лет прожила одна, и заморочки имеет, прости Господи! Больше всех Ромке достается, ведь он с ней в одной комнате живет. Да что жаловаться, неизвестно, какими сами будем перед концом.

На нас с Сашей, конечно, Ромин побег и та пленка влияние большое оказали. Сначала даже разговаривать толком друг с другом не могли. Хотя ночью, по семейно-любовному все здорово улучшилось. На каждом слове заикаемся, каждое предложение на свет рассматриваем — а не упрекаю ли я своего дорогого, не сволочусь ли? И ведь трудно поначалу было! Всю жизнь по-простому говорили, как воду лили, а тут требовалось культурно объясняться, непривычные слова употреблять. Но когда привыкли, самим понравилось. И зауважали мы друг друга. Казалось бы — столько лет вместе, какие могут быть открытия? Да вот и есть!

Подарки стали дарить. Вручали — обязательно, чтобы Рома видел. Саша, конечно, всякую чепуху покупал — то брошь аляповатую с камнями бутылочного стекла, то кофту на три размера меньше моего. Деньги на ветер, но все равно приятно. Я мужу полезные вещи дарила — станок для бритья импортный, шарф исландской шерсти.

И постепенно втянулись мы в новую жизнь. Реже стали за закрытыми дверями, подальше от сына, злым шепотом отношения выяснять. Поняли, что бесполезное это дело — претензиями обмениваться. Убедить не убедишь, только обиду вызовешь. Лучше спокойно объясниться, на рожон не лезть и даже соломки постелить. Например, начать мужу промывку мозгов со слов: «Может я не права, ты мне объясни, но…»

Когда мы с Сашей «перестроились», то стали замечать то, чего раньше не видели. Большинство близких людей (муж — жена, родители — дети) общаются между собой, как враждующие стороны, хотя ведь на самом деле любят друг друга. Когда Саша первый раз меня прилюдно «дорогой» назвал, друзья чуть со стульев не попадали. Подруги допытывались: что такое ты с мужем умудрила? А он чем прославился, если ты, как молоденькая, воркуешь и подарки ему ищешь? Я отшучиваюсь. Ведь не скажешь, что не муж, а сын на путь праведный наставил.

Надолго ли нас хватит? Не случится ничего из ряда вон выходящего, так на всю оставшуюся жизнь, надеюсь. Мы же не врем, очки не втираем, а естественно себя ведем. Вот и Рома говорит:

— Раньше у вас отсутствовала культура межличностного общения, а теперь вы ее приобрели.

Саша смеется: сынок рассуждает — чисто Эйнштейн.

Ирина прямо с порога спросила меня:

— Света! Как ты могла?

— А ты сама? Не строй из себя! Не святая! Кто у меня парня увел?

Но Ирина, оказывается, ничего не помнила! Смотрела на меня, как на взбесившуюся собаку. Ну, вроде той, что вчера хвостом крутила и руки лизала, а сегодня: пена изо рта и кусает всех подряд. Да, я показала ей клыки, потому что провалами памяти не страдаю и обид не забываю.