— Не измену ли затеял? — спросил царевич, вглядываясь в лицо Фёдора. — Куда задумал убечь? Али изменнические единомышленники у тебя завелись?

— Ты за что велел людей в костёр кидать и на огне жечь? — вместо ответа спросил Фёдор.

— А ведомо ли тебе, что сии мужи хотели над царём злое умышление учинить?

— Что же, все новгородцы — злодеи?

— По делам своим восприяли зло. Не умея в своём доме распорядиться, желали великим городом управлять, мужи длиннобородые.

— А церкви пошто осквернили, чем виновата Святая София?! Или её тоже на правёж?

— Мудрён ты больно и сам не ведаешь, что говоришь.

Фёдор вспомнил слова аптекаря-иноземца. Он тогда не понял смысла сказанного им и сейчас спросил царевича:

— А кто посылал к аптекарям и спрашивал их, не могут ли они придумать такую мудрую составную жидкость, чтобы зажечь церкви?

Царевич посуровел лицом, гневно глянул на Фёдора.

— Ты, брательник, помалкивай об этом, лишнего на себя не бери.

Удивительно тих и милостив с Фёдором был в этот вечер царевич. Видно, и вправду заметили люди, что, подобно своему державному родителю, он питал слабость к мужчинам красивым и ловким. А Фёдор, вопреки пережитым испытаниям, был и красив собой, и статен. Лицо его выражало ум и волю.

— Ныне время худое, брательник. Ты бы поостерёгся. Нашлись шептуны, царю вести про тебя носят. Я велел их казнить, а тебе велю завтра быть со мной при государевом деле.

Фёдор вздрогнул, подумав о новых казнях. Царевич продолжал:

— Государь ныне милость дарует новгородцам. Будь и ты при государевом деле. И родителю твоему за это також царская ласка будет.

Местом задуманного Иоанном действа стала небольшая площадь возле церкви Спаса-на-Нередице. Это был княжеский храм, выстроенный ещё в 1198 году правнуком Владимира Мономаха, потомком его старшего сына Мстислава — князем Ярославом Владимировичем. Поставленный рядом с княжеским Городищем, он был своего рода домовой церковью нескольких поколений русских князей. Обставленный без видимой роскоши, он менее других подвергся ограблению слугами Иоанна. Во время пребывания в Новгороде царь ходил туда молиться. Здесь же он решил явить оставшимся в живых новгородцам зрелище своего «милосердия».

Небольшая одноглавая крестово-купольная церковь Спаса находилась на возвышении, и когда царь со своей свитой поднялся на это возвышение, задуманное им действо выглядело внушительно и торжественно.

Внизу находились трепетавшие в страхе новгородцы. Царь велел привести к нему по «лучшему человеку» от каждой улицы, чтобы сказать им милостивое слово и тем излить на жителей Новгорода своё «милосердие».

Унылые, обессиленные от выпавших на их долю бедствий, горожане не вдруг уразумели смысл пышной, горделивой речи царя:

— Жители Великого Новгорода, оставшиеся в живых! Молите Господа Бога, Пречистую Его Матерь и всех святых о нашем благочестивом царском державстве, о детях моих благоверных, царевичах Иване и Фёдоре, обо всём нашем христолюбивом воинстве, чтобы Господь Бог даровал нам победу и одоление всех видимых и невидимых врагов.

Стоявший на переднем плане и дрожавший от холода, едва одетый, измождённый новгородец вдруг упал. Царь нахмурился, но продолжал:

— А судит Бог общему изменнику моему и вашему, владыке Пимену, его злым советникам и единомышленникам: вся эта кровь взыщется на них, изменниках; вы об этом теперь не скорбите, живите в Новгороде благодарно, я вам вместо себя оставлю правителем боярина своего и воеводу, князя Петра Даниловича Пронского.

Никто не посмел поднять упавшего человека. Все ожидали приказаний царя. Вдруг находившийся рядом с царевичем Фёдор кинулся к несчастному и влил в его рот вина из царского кубка, стоявшего тут же на одном из поставцов рядом с другими кубками и чашами, из коих после речи Иоанна должна была пить его свита — за здоровье царя и окончание его «подвига великого». Поэтому все опешили, когда Фёдор поднёс безвестному полумёртвому новгородцу царский кубок. Беспокойство отразилось и на лице царевича. Но общее замешательство длилось не более минуты. Глоток вина вернул новгородцу силы. А царь, обычно не терпящий каких-либо помех себе, на этот раз взглянул на несчастного кротким, милостивым оком и повторил:

— Ныне не время скорби. Живите благодарно. Ныне не токмо ваш государь, но и холопы милуют вас.

И, обратившись к Фёдору, он добавил:

— Ты верно угадал движение моего сердца, и за это государь жалует тебя царской чашей!

Так была разыграна Иоанном циничная комедия великодушия и справедливости, достойная самого Сатаны.

...Ограбив Новгород и тем пополнив свою казну, опустошённую праздно-разгульной жизнью в Александровской слободе, Иоанн с тою же целью обогащения казны прямо из Новгорода выехал со своим войском в Псков. Наслышанные о новгородских погромах псковитяне с ужасом ожидали неизбежного бедствия. Но «поход» Иоанна на Псков ограничился грабежом и опустошением города. Массовых казней не было. Современники приписывали это юродивому Николе-Салосу, необычной встрече с ним царя. День был морозный, Никола стоял без шапки, в рубище, в руках держал кусок сырого мяса и протягивал его царю.

— Бери, царь... Поешь малость...

— Мясо? Где ты его взял? Ныне пост Великий — грех мясо есть.

— Или ты, Ивашка, не пил крови христианской в Великий пост? Или в могилках новгородских не лежат люди, порубленные тобой на куски? Бери же и мой кусок мяса.

Царь нахмурился, но не велел трогать юродивого. Псков был спасён от кровавых расправ. Но начертанный Иоанном круг злодейств ещё не был пройден им до конца.

Передовой отряд, высланный из Пскова ранее остального царского войска, навёл на москвитян страх: ожидать ли добра от царя после новгородского погрома? Многие, однако, надеялись: «Царь вдосталь напился народной кровушки. Авось сменит гнев на милость». И хоть не лежала душа москвитян к царю, всяк вышел к нему с хлебом-солью. Над Москвой плыл густой торжественный колокольный звон. Царя встречали как победителя, встречали, как много лет назад, когда он возвращался в Москву после взятия Казани.

День стоял тёплый. Приближалась Пасха, но люди дрожали как будто от холода и низко-низко кланялись царю и его войску, словно под пулями. Только мальчишки бесстрашно усеяли крышу деревянной церковки. Им хоть бы что! Известное дело, дети. Увидели — впереди едет царь на буланом коне. Всё разглядели.

— Седло-то под царём с подушкой на бархате.

— Оправа-то золотая...

— А что это там голубое?

— Эмаль называется.

— Говорят, из Туретчины седло царю прислали.