– Не твое дело, – отчаянно наглея, отмахнулась я и выскользнула в коридор. Братик проводил меня долгим недобрым взглядом, потом пожал плечами и буркнул:

– Ну-ну. Смотри у меня. – И пошел в свой туалет.

Я слетела по лестнице вниз буквально за несколько секунд и расхохоталась. Впервые за долгое время я радовалась свободе и ощущению полета. Я ничья, я никто, я нигде. Впереди – пелена, позади – пепел. Ветер, город и свобода. Ноги не уставали, рюкзак не тянул, душа не болела. Впервые после встречи с Артемом Быстровым. Впервые за последнюю неделю. Впервые за всю жизнь я чувствовала – я права. Я права как никогда, унося ноги подальше от этого дома. Больше никогда не увижу никого из тех, кто причинил мне так много боли. Никогда не увижу Быстрова. Никогда, потому что больше никогда не переступлю порога театра, в котором осталось так много моего. Жаль, но оно навсегда переплелось с тем, что принадлежит ЕМУ. А для него, для них, для театра и всего того мира я умерла. Я легко шла вперед, перепрыгивая через искрящиеся в теплом солнечном свете лужи.

– Будете брать? – спросил меня продавец в музыкальном магазине на Неглинной.

– Да, выписывайте, – улыбнулась я, поглаживая лаковые бока моей «болгарки». Продавец с пониманием кивнул. Не я, видать, первая ранним утром покупала гитару. Много нас таких бродит по миру, перекати-поле. Много нас, только не знала раньше, что я из них.

* * *

В Москве есть масса мест, где можно без проблем провести время, нежась на солнышке и перебирая аккорды. Я написала в дешевой простой тетрадке тексты нескольких любимых песен и аккорды к ним и теперь разучивала наизусть, сидя с гитарой на парковой траве. Цой, Никольский, Шевчук, Лоза. «Таганка» (за простоту игры, всего три аккорда), «Чайф», «Крематорий». «Безобразная Эльза» радовала меня невероятно – казалось, что я просто пою про себя саму. «Мусорный ветер»[2]. Пожалуй, все, для начала. Пока еще не кончились папочкины денежки, надо было набить руку и создать хоть некоторое подобие репертуара, чтобы было чего бряцать в московских переходах, когда станет нечего есть. Я уже видела таких ребят, когда шлялась по городу после школы. Чехол от гитары на пол, поешь, ни на кого не глядя, и все. Удовольствие и какие-никакие деньги.

Ночевала я на крыше одного дома на Измайловской. Я неплохо знала те места раньше, поэтому после некоторых поисков нашла открытый чердак. То есть замок на нем был, но являлся он чистой фикцией, так как дужка на двери прогнила. С третьего удара ботинком замок с дужки слетел, и дверь открылась. Не могу сказать, что подобные ночи отличаются комфортом, но я комфорта и не искала. Разломанные картонные коробки с местной помойки, все свитера, куртка. Сигареты, пиво. На моей крыше шахты лифтов и чердачные выступы образовывали некоторые закоулки, среди которых я и окопалась. Я лежала, курила и смотрела на звезды. Теплые летние ночи, бездонное и все понимающее небо, одиночество и спокойствие – все это было прекрасно.

Я совсем не вспоминала о доме. «Не ищите меня. Я не теряюсь, а ухожу. Навсегда. Элис». Эту записку из чистой любезности я оставила на столе в своей комнате, наверное, они ее нашли. В любом случае это их проблемы.

Иногда на крыше шел дождь, и тогда приходилось спать на чердаке. Он был грязным, вонючим. После подобных ночей я подолгу отмывалась водой из газировочных аппаратов. Один такой стоял в пяти минутах от моей крыши. В жару я ехала в Серебряный Бор и купалась. У меня было мыло, так что кое-как я стирала вещи и мыла голову. Слава богу, подобные жертвы от меня требовались недолго. В своей бродячей жизни я довольно быстро обросла знакомыми, у некоторых иногда можно было натурально помыться и постирать. Порой перепадала возможность и переночевать в человеческих условиях. При наличии гитары и голоса, позволяющего громко и не очень фальшиво петь, я не испытывала особого жизненного дискомфорта.

– Что такое осень? Это небо! Плачущее небо под ногами! – старательно выводила я, перекрикивая гитару, на которой еще не очень хорошо тренькала.

– Еще раз! – частенько подходили ко мне дяденьки потрепанной пьяненькой наружности и клали в чехол десятирублевки.

– На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы! Взяв только сны и грезы, я тихо уплыву! – заверяла я окружающих, и за это мне порой набрасывали денег на три-четыре дня сытости вперед. Я в основном профессионально реализовывалась в переходах на Китай-городе. Их там много, они длинные и ветвящиеся. Милиционеры ходили редко, и их всегда можно было заметить заранее. Впрочем, они не слишком доставали музыкантов. По принципу: что с них, с блаженных, взять. На второй день новой жизни я пришла на то место, где недавно толпа растерянных людей наблюдала, как меня увозят в грязной иномарке. Я долго сидела на парапете у входа в метро и смотрела на текущих мимо людей. Ничего, абсолютно ничего не говорило о том, насколько ужасным для меня оказалось это место. Но я часами сидела, не желая менять его. Именно в небольшом парке между двумя выходами из метро «Китай-город» я и учила свои песенки. И переходы Китай-города стали местом моей работы. Моего попрошайничества. Моей тусовки. С того дня я считала Китай-город местом, принадлежащим мне лично.

– Привет. Ты чего поешь такую пургу? – спросил как-то вечером щупленький субтильный паренек с некрасивым подвижным лицом.

– Могу еще «Таганку». Желаете? – работала я.

– «Таганку» совсем не хочу, – испугался он. – Пива хочешь?

– Давай, – не запротивилась я. – И сигаретку, если ты добренький.

– Держи. Ты хоть кто?

– Элис. А тебе чего? – полюбопытствовала я.

– Поешь хорошо. Правда, всякую муть, но красиво. Я тоже музыкант.

– Да что ты? – потеплела я. Паренек-то свой.

– Я Крыс, – вздохнул он. А что, есть что-то справедливое в кличках. Они больше отражают суть человека. Паренек и вправду был похож на крыса. Беленький, практически белесый, как альбинос. С темными глазами и тоненькими губами. Было в нем что-то жалкое, что-то такое же жалкое, как и во мне.

– Я Элис, – повторила я. – Ты на чем играешь?

– На бас-гитаре. Но только не эту попсу.

– А что?

– Летова. «Наутилус». «Комитет охраны тепла». Мало ли. И свое играю с ребятами. У нас точка в МАДИ.

– Ух ты. А можно посмотреть? – заинтересовалась я.

– Да легко. Я туда еду. Хочешь со мной? Скажем, что ты можешь бэк-вокалом пойти.

– Еще бы, – подтвердила я. За месяц пения в переходе я глотку разработала так, что могла не только бэк-, но и просто вокалом пойти. Голос и вправду оказался хорош, что меня очень радовало.

– Траву курить будешь? – вдруг спросил Крыс. Я растерялась. Никто еще не предлагал мне траву.