Хотя мне и хотелось поскорее начать разглядывать здешние сокровища, все же не стоило упускать шанс разузнать у этого словоохотливого молодого человека какие-нибудь новые подробности.

Я подарила ему самую завлекательную из всех своих улыбок, расправила платье на коленях и спросила:

— Иннокентий Мефодьевич, как, по вашему мнению, что происходит? Долго ли мы будем еще здесь находиться? Я ощущаю себя заложницей и непогоды, и страшного маньяка, рыщущего поблизости.

— Такой ли он страшный, дорогая мадам Авилова? — вдруг громко задышал Карпухин и придвинулся ко мне.

— Как, это вы? Убийца? Боже! — я попыталась было отскочить, но он схватил меня за запястья и не дал отодвинуться.

— Ну, посудите сами, Аполлинария Лазаревна, какой из меня убийца? — как-то криво и совсем не убедительно усмехнулся Карпухин. — Травить ядом хозяина дома — дурной тон. Я вам не фаворитка графа Саксонского.[25]А за что мне убивать Мамонова? За то, что он прыгнул в постель к дочке Иловайского? Она мне и даром не нужна, не в моем вкусе, и вообще это кровосмешение, хотя мы и не кровные родственники. Захотел бы я его убить — сделал бы это во время инсценировки дуэли и сказал, что не знал ничего о заряженном пистолете. Какой суд меня осудит? — и он придвинулся ко мне еще ближе.

— Но два тела в доме! — возразила я, убирая со своей талии руки пылкого собеседника. — Кто-то же их убил? Или вы считаете, что Иловайский, будучи в здравом уме и твердой памяти, сам подсыпал себе отравы в вино, а Мамонов, прихватив заряженный пистолет, улегся в постель к дочке хозяина и произвел роковой выстрел! Так? Кстати, вы вполне могли сделать и то, и другое. Я рискую многим, высказывая вам сии опрометчивые суждения.

Карпухин нахмурился, но рук не убрал:

— То же самое можно сказать и о вас, драгоценнейшая. Никто вас не знает; вы как снег на голову свалились, и тут такое началось. Ведь жили тихо, степенно, никто никого ножиком не резал. Да, артисток возами пригоняли, вертепы горазд был покойник устраивать. Но чтобы такое? Две смерти, да еще подряд? Не было никогда такого! Так что могу предъявить вам те же самые обвинения.

— Ну, знаете, милостивый государь! — возмутилась я. — Post hoc, non propter hoc![26]Так что спасибо, не надо. Моя подруга уже мне высказала свои претензии. Не повторяйте за ней благоглупости. Увольте.

— Договорились, — неожиданно быстро согласился он. — Будем считать, что ни вы, ни я непричастны к этой трагедии. Тогда осталось совсем немного подозреваемых.

— Которые, разумеется, точно так же, как и мы, сидят себе и рассуждают, что вот они-то точно не при чем. Ольга с Еленой Глебовной или Гиперборейский с Перловой. Кстати, вы знаете, что они появились утром позже всех и одинаково растрепанные.

— Да, я обратил внимание, — усмехнулся Карпухин и игриво добавил: — мы тоже могли бы с вами не рассуждать, кто убийца, а провести время с большим удовольствием. Согласитесь, у меня не такое уж плохое предложение. А главное: в нем больше практической пользы: и зачем нам с вами воду в ступе толочь?

На этот раз я не успела возразить, как пылкий молодой человек внезапно набросился на меня и стал целовать мне шею и грудь. Я оказалась прижатой к креслу и не могла пошевелиться.

— Полина, ты доводишь меня до безумия! — бормотал он, покрывая мое лицо поцелуями, словно его губы превратились в пуховку для пудры. Его руки шарили где-то возле моих коленок, он все сильнее и сильнее давил на меня всей тяжестью своего тела, и, к моему ужасу, массивное кресло не устояло: я упала навзничь, Карпухин на меня, тумба с Вольтером покачнулась, и мраморный философ угодил точно в затылок моему незадачливому соблазнителю. Я охнула и от страха зажмурилась. Счастье, что спинка у кресла была выполнена полукруглой, в форме корыта, иначе я просто бы сломала себе спину или шею.

— Иннокентий Мефодьевич, слезьте с меня, прошу вас, мне тяжело, — колотила я его по спине кулаками, — мне неудобно. Будьте так любезны.

Карпухин молчал, не двигаясь и не реагируя на мои мольбы. Я оказалась в нелепейшем положении.

— О, Боже! Да что с вами? Очнитесь же вы, наконец! — я уже не обращала внимания, что мои вопли могут быть услышаны во всем доме и скоро здесь окажутся свидетели моего падения в прямом и переносном смысле.

Наверняка, зрелище было попросту непристойным: я лежала с поднятыми ногами, юбки задрались, панталоны видны до самой талии, а этот ужасный соблазнитель и пальцем не шевелил, чтобы помочь даме принять подобающее положение.

С превеликими трудностями я стала выбираться из-под Карпухина, но, как это всегда бывает в подобных случаях, не успела — в библиотеку вошел Воронов.

Невольный свидетель моего позора застыл на месте, пораженный, и не знал, куда деваться: то ли выйти, сделав вид, что не заметил столь игривого зрелища, то ли поднять тревогу. Я посмотрела на него умоляюще из-под плеча обездвиженного Карпухина и прохрипела:

— Помогите! Снимите его с меня…

Воронов, сообразив, наконец, что стал свидетелем не простой интрижки, а чего-то другого, более серьезного, бросился к нам, схватил за подмышки молодого человека, не реагирующего на мои понукания, и оттащил его в сторону.

— Аполлинария Лазаревна, голубушка, он что, пытался вас убить или опозорить? — в его устах это прозвучало одинаково серьезно. — Что здесь произошло? Почему Карпухин не двигается?

Мой спаситель подал мне руку, я встала, отряхнула платье и осмотрелась.

— Вот в чем дело! — я указала на бюст философа, закатившийся под стол. — Иннокентий Мефодьевич потерял сознание оттого, что получил Вольтером по голове.

Воронов смотрел на меня непонимающе.

— Простите, что вы сказали? Вы ударили Карпухина томом Вольтера? Что это значит?

— Нет, не книгой. Да вот же, нашла — он под стол закатился! — я нагнулась, достала из-под стола бюст и водрузила его обратно на тумбу. — Молодой человек получил по голове вот этим куском мрамора.

— Это вы его так? За что? Хотя да, я понимаю… — осекся он.

— Ничего вы не понимаете, Аристарх Егорович! — рассердилась я. — Вольтер упал сам: тумба качнулась, и он угодил прямехонько в макушку Карпухина! И знаете: в тот момент я имела большое желание запустить в повесу чем-нибудь тяжелым. Как видите, мое желание исполнилось.

Карпухин, до сих пор лежавший без движения на ковре, пошевелился и застонал. Аристарх Егорович наклонился над ним и осторожно дотронулся до плеча:

— Сударь мой, вы меня слышите? Очнитесь, это я, Воронов. Как вы себя чувствуете?

— Мы… Ма… — мычал несчастный, глядя мутными глазами на Аристарха Егоровича.