Движением руки Нилл заставил ее замолчать.

— Я сделаю для матери и Фионы все, что только в моих силах. Но если ты рассчитываешь заняться любимым женским делом — помирить нас и заставить забыть обо всем, то только зря потратишь и время, и силы. Я позабочусь о них, поскольку это мой долг, но это все.

— Господи, да ведь ты, похоже, даже не понимаешь, от чего отказываешься! Впрочем, не ты первый, не ты последний. Многие потом понимают, кусают локти, да только уже слишком поздно. — Подняв глаза к небу, Кэтлин посмотрела на звезды. — Все эти годы, что я прожила в аббатстве, я была ужасной дурочкой. Все время гадала, что за таинственная судьба ожидает меня впереди. И чем становилась старше, тем делалась более нетерпеливой, сгорая от желания поскорее начать эту новую, необыкновенную жизнь! — Кэтлин засмеялась принужденным смехом. — Знаешь, сейчас я с радостью отдала бы все на свете, лишь бы снова оказаться за монастырскими стенами.

Кэтлин обернулась и вздрогнула, обнаружив, что Нилл стоит почти вплотную.

— Но ты не из тех женщин, которым на роду написано провести свою жизнь в монастыре. Конечно, сейчас ты напугана, но если завтра, проснувшись, вдруг обнаружишь, что оказалась в аббатстве, готов поклясться чем угодно — через пару дней снова потеряешь покой.

— Нет. За несколько дней, что прошли с тех пор, как я покинула аббатство, я, кажется, постарела на тысячу лет. Я узнала, что в мире царят ложь, измена, предательство, ненависть и зависть. И мужество, — вдруг добавила она тихо, бросив взгляд на Нилла. — Но даже мужество порой приносит одно лишь горе. Мой долг тебе не оплатить никакими деньгами.

— Ты ничего мне не должна, — грубо оборвал ее Нилл.

Кэтлин со вздохом обхватила себя руками.

— Как бы я хотела снова оказаться в аббатстве — оплакать все зло, что невольно причинила тебе! Чтобы все было как прежде, пока я не наткнулась на тебя, спавшего на алтаре друидов! — В ее словах прозвучала тоска.

— Нам не дано снова вернуться ни в то время, ни в то место, Кэтлин, — проговорил он, глядя на нее сверху вниз. Темные тени легли на его суровое лицо, делая его загадочным, словно древние, священные камни. — Да и что бы это изменило? Конн прислал бы вместо меня другого, вот и все. До сих пор я ломаю голову, правильно ли поступил, оставив тебе жизнь. В одном я только уверен твердо: жизнь в стенах монастыря — это не то будущее, для которого ты была рождена.

— Но я любила сестер, и они любили меня. Там, в аббатстве, мне ничто не грозило.

Лунный свет упал на его лицо, и Кэтлин с удивлением заметила, что губы Нилла раздвинулись в слабой улыбке.

— Ты говоришь о судьбе, — сказал он. — Но если бы монашество было твоим уделом, то природа не наделила бы тебя вот этим, — пальцы его осторожно скользнули по ее щеке, — лицом, прекраснее, чем та лилия, которую ты искала в день, когда мы впервые встретились. Да, — голос его вдруг стал низким и чуть хрипловатым, — ты прекрасна, прекрасна, как цветок. Любой мужчина, которому посчастливилось увидеть тебя, отдал бы все на свете, лишь бы ты осталась с ним.

Странно было слышать эти слова от сурового воина. Кэтлин едва осмеливалась верить собственным ушам — меньше всего на свете она ожидала чего-либо подобного.

Кэтлин осмелилась украдкой бросить на него взгляд, голова ее шла кругом. Она сама не понимала, что с ней творится.

— Так, значит, тебе не все равно, Нилл? — прошептала она. — Я хочу сказать — если бы я вернулась в аббатство?

На мгновение наступила тишина, и Кэтлин услышала, как он втянул в себя воздух.

— Кэтлин, ты не должна так думать обо мне… словно я похож на всех остальных мужчин. Словно я могу… — Он осекся. Даже в слабом свете луны Кэтлин заметила, как окаменело его лицо. — Много лет назад я поклялся собственной кровью, что никогда не свяжу свою судьбу с женщиной.

— Наверное, одна из них разбила твое сердце?

Почему при одной этой мысли ей вдруг стало так больно?

— Нет, но страсть к женщине когда-то разбила жизнь моему отцу.

Кэтлин вдруг подумала, что все будущее Нилла омрачено смертью отца. Неужели на самом деле он потерял еще больше — не только мать и сестру, замок, который считал родным домом и который так сильно любил, а еще и надежду на счастье, на любовь?

— Может быть, тебе было бы лучше избавиться от меня? — проговорила Кэтлин, чувствуя, как слезы обжигают ей щеки. — Из-за меня тебе не удалось совершить свой последний подвиг. Ты потерял доверие тана. За кого же ты станешь сражаться теперь, Нилл?

— За тебя, Кэтлин-Лилия. За дочь слепого Финтана. Я буду сражаться за тебя, пока ты не будешь в безопасности, и за это я клянусь пролить свою кровь до последней капли.

Господи, сколько людей на свете готовы уничтожить ее, и, зная это, Нилл говорит, что собственной грудью заслонит ее от их мечей! Казалось бы, его клятва должна была успокоить Кэтлин, но вместо этого в груди ее вдруг поднялся гнев.

— Да, ты готов умереть за меня, но вот довериться мне ты не готов. Ты считаешь, что обязан выполнить свой долг перед сестрой и матерью, но ты не любишь их! Твой дом — поле битвы, где смерть — это слава и бессмертие! А как же насчет жизни, а, Нилл?

Она заметила, как лицо его потемнело от ярости и недоумения. Интересно, а чего он ожидал: благодарности?!

— Ты говоришь загадками! — угрожающе прорычал он.

— Вовсе нет. Это же очень просто. Я вижу, какой ты мужественный, красивый и сильный, и не могу понять, почему ты выбрал для себя этот путь! Объясни мне, Нилл! Что доставляет тебе радость? Что может заставить тебя рассмеяться?

— Я не нуждаюсь в этом! — рявкнул он свирепо.

— Твое сердце еще бьется, Нилл, и все же ты наполовину мертв.

Хриплое проклятие сорвалось с его губ, и, схватив Кэтлин за плечи своими сильными руками, он встряхнул ее:

— Хотел бы я, чтобы это было так, черт возьми! Тогда бы я не мучился, как сейчас!

— Неужели? Разве Нилл Семь Измен способен чувствовать что-то еще, кроме горечи и чувства вины?

— Это все ты! Каждый раз, стоит мне только посмотреть на тебя, как я хочу…

Кровь бросилась Кэтлин в голову.

— Хочешь? Чего же ты хочешь, Нилл? Ты стоишь тут, полный презрения ко мне, как в тот день, когда привез меня к морю. Ты ведь тогда не осмелился спуститься вниз вместе со мной, не решился даже кончиком пальца дотронуться до воды, почувствовать эту красоту вокруг тебя. Почему? Только потому, что когда-то твердо решил избавиться от всего, ради чего стоит жить?

Кэтлин вдруг вспомнила, каким он впервые предстал перед ней — словно повелитель другого мира. А теперь она убедилась, что все, что было в нем страстного, живого и сильного, сковано стенами, воздвигнутыми его собственной рукой. И Кэтлин внезапно почувствовала желание причинить ему боль и страдание — все, что угодно, лишь бы разрушить этот невидимый барьер, пробудить его от сна, в который он был погружен.