Воспоминания о тех годах разъедали его душу, будто сладкий яд. Ложь разрушила их жизнь: жизнь матери, жизнь Фионы и того маленького мальчика, которым когда-то был Нилл.

И как будто мало было мучительной боли, терзающей его и без того измученную душу, — в его жизни появилась Кэтлин, прекрасная, словно фея из сказки.

Нет, убеждал он себя, просто он был ослеплен обычной похотью. Обычный инстинкт закаленного в битвах воина — овладеть созданием, столь прелестным и диким, соблазнительным и упрямым. К тому же силе его духа мог бы позавидовать любой мужчина. С тех пор как он попал в замок Конна, ему приходилось все время сдерживаться, ни на минуту не забывая о преступлении, совершенном отцом. Стойкость, сдержанность и самоконтроль — об этом Нилл помнил всегда.

Стойкость, приказывающая воину забыть о ранах, из которых хлещет кровь, и снова ринуться в бой. Сдержанность, помогающая скрыть тайные слабости, чтобы не дать врагам оружие против самого себя. Самоконтроль, позволяющий мужчине держать свою похоть в узде, как того требует честь.

Вспыхнувшее на несколько мгновений желание было всего лишь мимолетным. Не пройдет и нескольких дней, как за его голову будет назначена награда. Все славившие честность и благородство Конна не раз имели случай убедиться, что у него на редкость властный и деспотичный характер.

Нилл прикрыл глаза, и вновь в его воображении появилось искренне любящее лицо Конна, каким он видел его множество раз, когда кто-то в присутствии тана осмеливался презрительно взглянуть на сына Ронана Предателя. Ниллу всегда казалось, что в душе его звучит голос тана: «Не обращай на них внимания. Ты — мой сын. Ты наполнил гордостью мое сердце».

Капли пота выступили на лбу Нилла, руки сжались в кулаки. Он попытался представить себе, как расскажет тану правду о том, что случилось. Что тогда будет? Станет ли он свидетелем ужаса и стыда Конна, когда тот узнает о том, что творилось все эти годы в замке Дэйр? Ниллу казалось, что он слышит, как Конн отдает приказ разыскать и казнить тех, кто разграбил его родной дом.

Да, это развеяло бы яростные обвинения, брошенные Фионой в адрес тана, положило бы конец сомнениям, терзавшим Нилла.

Не было ли это простой справедливостью по отношению к воспитавшему его человеку — еще раз довериться чести и благородству, известным Ниллу не понаслышке, а не сидеть здесь сложа руки?

Конечно, он мог поехать один, умолить Конна позволить ему отвезти девушку назад в монастырь. Если она поклянется, что никогда не выйдет за его стены, то не сможет причинить вред ни Конну, ни его владениям.

Но наверняка тан и сам не раз думал о том, чтобы оставить Кэтлин в аббатстве, и в конце концов отверг эту мысль. А что, если он сделает вид, что прощает Нилла, а сам тем временем отдаст приказ прикончить Кэтлин?

Тогда он будет бессилен. Нилл невольно поднял глаза к узкому окну комнаты Кэтлин. На мгновение ему показалось, что он заметил скользнувшую в окне тень девушки, все преступление которой состояло лишь в том, что она родилась под несчастливой звездой. Предсказание, от которого монахини в монастыре попросту отмахнулись бы, как от языческого суеверия, решило ее судьбу таким страшным образом.

Даже если бы речь шла о том, чтобы, рискуя головой, вымолить для Кэтлин помилование, угрюмо усмехнулся Нилл, разве мог он поставить на карту ее жизнь?

Сон бежал от Нилла, он только беспокойно ворочался с боку на бок. С ума она, что ли, сошла, если потянулась к такому, как он?! Странная девушка! Он пытался убить ее, а она вытащила его из пропасти и этим спасла ему жизнь. Да, наверное, она все-таки не в себе. Нилл скрипнул зубами, потому что перед его глазами вновь встали мягкие, нежные губы и сияющие радостью глаза. Похоже, с этой дороги им уже не свернуть, уныло подумал он. Но с этого дня, сколько бы ни возбуждали его красота Кэтлин и его собственное тело, он клянется, что не коснется ее ни рукой, ни губами.

В воображении его вдруг всплыла давно забытая картина. Железные прутья, превратившие темную пещеру в скале в настоящую темницу, лицо отца, почти неузнаваемое под толстым слоем въевшейся грязи. Нилл тогда был еще слишком мал, чтобы знать, какая судьба ожидала тех, кто оказывался в этом каменном мешке.

Нет, он не допустит, чтобы такая же судьба постигла и Кэтлин. Надо придумать, что делать дальше, напомнил он себе. Уехать, навсегда покинуть земли Конна? Ах, если бы этого было достаточно! Но власть верховного тана простиралась почти на всю Ирландию. Нилл нисколько не сомневался, что Конн с радостью отдаст половину того, чем владеет, ради того, чтобы схватить предавшего его воина и женщину, таинственное могущество которой в один прекрасный день могло принести неисчислимые бедствия его стране.

Нилл отчаянно нуждался во времени. Но где его взять, черт возьми!

Он перевернулся на бок, услышав, как слабо хрустнул свиток пергамента, до сих пор лежавший в кошеле. Приказ Конна, обрекавший Кэтлин на смерть, вспомнил он. Вдруг неожиданная мысль пронзила его — а что, если отправить Конну письмо? Дать знать, что Кэтлин мертва, и попросить несколько недель, чтобы прийти в себя после убийства, которое он якобы совершил? Конн наверняка поверит ему. Пот крупными каплями выступил на лбу Нилла. Тан ни за что на свете не усомнится в преданности приемного сына! Но обмануть человека, который всегда любил его, как родного сына, и которому Нилл поклялся в верности… Нет, он охотнее перережет себе горло, чем солжет Конну. Однако сейчас, когда на карту поставлена жизнь Кэтлин, слово «честь» казалось ему пустым звуком.

Нилл встал и неохотно направился к замку. Чертыхаясь, он перебирал всякий хлам, пока не отыскал письменные принадлежности, потом кое-как нацарапал письмо и долго смотрел на сохнувшие чернила, борясь с отчаянным желанием швырнуть свиток в огонь. Он отошлет его Конну с первым же достойным доверия гонцом.

Сунув свиток в кошель, Нилл выбрался из замка, завернулся в драное покрывало и стал смотреть на звезды, пока подкравшийся незаметно сон не сморил его.

В огромном зале замка Конна, залитом светом десятков факелов, было светло как днем. Массивные обеденные столы ломились от бесчисленных блюд, сменявших друг друга во время пира в честь одержанной таном победы. Нилл быстрыми шагами вошел в зал. Мускулы его все еще болели после битвы, но голова была высоко поднята.

Ах, как славно, как великолепно это было — проходить вдоль рядов других воинов, видя, как они почтительно расступаются, и ловя на себе их завистливые взгляды! Ничто, однако — ни зависть одних, ни злоба других, — не могло тронуть Нилла, когда он, подняв голову, смотрел вперед, туда, где во главе стола сидел Конн. Глаза его, умные, выразительные, светились нескрываемой гордостью.

— Снова мой сын выставил всех вас полными идиотами на поле битвы, — объявил Конн своим зычным голосом. — А посему решение мое таково: победителем стал Нилл Семь Измен — самый могучий из воинов Гленфлуирса! Именно ему достанется главная награда!

Пьянящая радость ударила в голову Ниллу, настолько сильная, что он не замечал ненавидящих взглядов, крывшихся за улыбками воинов, когда они подняли кубки, приветствуя его. Он упивался похвалой Конна, счастливый тем, что хоть как-то мог отплатить приемному отцу за доброту, с которой тот вырастил и воспитал его.