Тем временем показались изгороди пастбищ, тропинка, ведущая к ферме. Девушка устало волочила ноги, не обращая внимание на розовых герефордских свиней, которые в надежде на то, что их почешут, радостно понеслись к ней навстречу. У самого дома тревога ее сменилась удивлением.

Во дворе стояла чья-то машина, седан последней марки. Она перелезла через колючую проволоку изгороди, оставаясь в тени, прошла к амбару, сбросила рюкзак на дрова и подкралась к машине. Затем на цыпочках двинулась к дому. Желтое прямоугольное пятно света падало из гостиной, окно оказалось приоткрыто: мать любила свежий воздух.

Лили притаилась рядом и прислушалась.

— Лили почти не бывает дома, — послышался голос матери. — Работает в оранжерее Фридмана несколько часов в неделю. Говорят, у нее хороший глаз для ухода за садами. Да и карманные деньги не помешают.

Лили нахмурилась.

«Несколько часов в неделю? Карманные деньги?»

С чего бы матери так считаться с мнением посетителя, почему бы не сказать правду?

— Да, надо было позвонить и предупредить, что я приеду, — раздался в ответ низкий, звучный и необычайно красивый голос. — Но полет прервался внезапно, я не мог упустить возможность увидеться с вами.

— Ты занимаешься бизнесом в Атланте? — спросил отец.

— Нет, лечу в Лос-Анджелес, а в Атланте у меня вынужденная пересадка. Утром я встречаюсь с одним специалистом-проектировщиком.

— Прекрасно. Я так тобой горжусь. Никогда не сомневалась, что ты вырастешь замечательным человеком. — В голосе матери послышалось восхищение.

Незнакомец устало усмехнулся. Лили осторожно приблизилась к окну, умирая от любопытства.

— Знаете, чего я хочу больше всего на свете? Еще раз уснуть на вашем мягком диване под вашим теплым одеялом.

Лили нахмурилась. Кто это? Она ощущала себя полной дурой, но прекратить эту нелепую игру в прятки не давала посиневшая, распухшая губа.

— Ты такой длинный, что вряд ли угнездишься на нашем диванчике, — отозвался отец. — Но мы так рады! Как было бы здорово, если бы и Лили оказалась дома.

— Мне бы не хотелось ее терять, — выдохнул незнакомец.

— Не потеряешь. — Мать засмеялась. — Шести футов в высоту и рыжие, прямо-таки огненные волосы.

Послышался шум выдвигаемого ящика.

— Вот, — обронила мать. — Возьми. Ее фотография этого года.

«Кошмар», — подумала Лили, не в силах что-либо изменить.

На этом фото она получилась с растрепанными волосами, каким-то воинственным взглядом.

Незнакомец молчал целую вечность. Потом нежно произнес:

— Я именно такой ее себе и представлял.

На лбу Лили выступила испарина, ее лихорадило.

— Надо было привезти ей другого мишку. Она ведь уже не ребенок, — продолжал молодой человек.

Руки ее повисли как плети, сердце бешено колотилось и, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она в изумлении услышала голос отца:

— У нее все еще жив твой мишка. И наверняка она хранит каждое твое письмо, Артемас.

«Артемас!»

Ноги ее подкосились, и девушка осела на землю. Ее била мелкая дрожь.

«Он вернулся повидаться со мной».

Голова Лили поникла. Не могла же она появиться в таком виде — обезображенная, пропахшая удобрениями, красная от стыда, страха и унижения.

Слезы градом катились по ее щекам, он все еще разговаривал с родителями. Она не знала точно, сколько прошло времени, что он еще спрашивал. Она прислушивалась лишь к звуку его голоса, глубокого, сочного, с нотками властными, но любезными.

Наконец послышался шум отодвигаемых стульев — он, очевидно, прощался. Лили скользнула в темноту и вжалась в стену.

Открылась входная дверь, и заскрипели половицы крыльца. Он появился в поле зрения вместе с родителями. От изумления она тихонько застонала, закусив свою распухшую губу. Артемас обнял отца, затем мать и посмотрел в небо, перевел взгляд на ручей, на ивы, потом на дом и, наконец, снова на ее родителей. Молодой человек заметно волновался; ночным бризом ему растрепало волосы, он устало пригладил их. Длинное черное пальто распахнулось, он сунул руки в карманы и опустил плечи. На лице матери застыли печаль и бесконечная доброта, она поднялась на цыпочки и крепко обняла его.

Лили плакала, уткнувшись в перегородку. Он уехал, и она, в отчаянии выбежав из-за дома, долго-долго смотрела вслед.

У ручья Лили встала на колени и прополоскала рот. От ледяной воды лицо ее онемело, но это только усилило боль стыда и утраты чего-то очень важного.

Когда она вошла, родители разом повернули головы и посмотрели на нее.

— Ты и представить себе… Что с тобой случилось? — обеспокоилась мать.

Лили, досадливо поморщившись, покачала головой:

— Кусок дерева попал в мульчировочную машину и, отлетев, ударил меня по губам.

Мать тихонько поднялась, схватившись за спину, приблизилась к Лили и приподняла ее подбородок:

— Ты плакала! Милая, так больно? Ты в порядке?

— Да. Я по пути умылась в ручье у дороги.

Отец недоуменно нахмурился:

— Ты гуляла? Почему?

— Энди очень спешил домой. Сегодня вечером у него какая-то встреча. Он высадил меня у мощеной дороги.

Лицо отца разгладилось.

Мать никак не могла успокоиться:

— Я сейчас приложу лед, но вначале удивлю. Очень жаль, что тебя не было. К нам заезжал Артемас!

Лили старалась ничем не выдать своего волнения.

— Он хотел встретиться с тобой. — Мать печально покачала головой. — Не сомневаюсь, ты бы влюбилась с первого взгляда. Лили, он — красавец, высокий — футов шесть с лишним и серьезный, как банкир, но такой же обходительный, как и прежде. Он ничего не забыл и взял твою фотографию. Он считает тебя красавицей.

Не в силах больше притворяться, Лили отстранилась и прошла к себе. Прислонившись к двери, она зарыдала, закрыв лицо руками. Сквозь слезы она увидела увешанные открытками гор и цветов стены, книги на ночном столике и аккуратно прибранную кровать. На подушках лежал новый мишка, рядом — букет алых роз в золотой обертке. Лили села на кровать и поцеловала розы и детского мишку. Чувство было такое, словно она нарушила какую-то клятву, упустила некий драгоценный шанс и теперь никогда не увидит Артемаса снова.

Несмотря на блеск массивной люстры, сильный запах гардений посреди стола, звон хрустальных бокалов, смачного лосося прямо перед ним и шумную болтовню десятков небезызвестных политических деятелей Нью-Йорка, Артемас с трудом боролся со сном. Всякий раз вот уже на протяжении четырех лет в период временного спокойствия, когда он сидел без калькулятора, компьютера и кипы документов, мысли его становились рассеянными, а веки — тяжелыми. Хорошо бы взбодриться на свежем воздухе — за окнами кружились новогодние снежинки.