Мне не хотелось смотреть, но тьма не давала мне передышки, кидая в разные времена, эпохи, города и страны чужого мира, откровенно и без прикрас показывая, как она понимает справедливость. А понимала она ее сильно, гипертрофированно. Для нее не было полутонов. Ребенок, кинувший камень в собаку той, кем владела тьма, сломал ногу. Пьяный молодчик, толкнув плачущую девушку плечом, упал и больше не встал. Купец, отказавший старушке в помощи, наблюдал со слезами на глазах, как горит его лавка.

Их было так много, что я уже не запоминала лиц, поступков. Они сменялись, но везде были кровь, боль, жестокость, насилие. От увиденного меня уже физически тошнило, в голову впивалась боль – у каждого человека есть свой предел, и мой организм отказывался справляться.

Но пощады мне не было. Я смотрела на все это как в жутком сне, когда ничего не можешь прекратить, из которого не можешь вырваться. Мелькали пожары, смерти, смерти… Я уже больше не могла, не хотела смотреть, и в груди вместе с болью разгорался протест. И что-то вдруг снова изменилось, сместилось внутри. Я ощущала чувства тьмы, я погрузилась в нее так же, как и она – в меня. Она торжествовала, и я чувствовала ее …эмоции? Я знала, что она была рада делать то, что делала. И что она имеет свое сознание – глубокое, очень странное и мне непонятное и недоступное. Я падала в него, как в топкое черное болото, и не могла выплыть, чтобы вздохнуть, пока, наконец, не смирилась и не погрузилась в тьму полностью. И увидела…

Их было шестнадцать. Шестнадцать фигур – длинноволосых, высоких. Мужчины и женщины. От них веяло теплом, покоем, умиротворением. Было сразу понятно, что они – не люди. Они шли вперед уверенно, очень плавно – люди так не ходят. И мягкий рассеянный свет их кожи, их глаз и волос был отчетливо виден во мраке, через который они шли. А потом я как-то извне, почти не анализируя, поняла, что они очень устали. Их лица были опущены вниз, они сбивали ноги о корни деревьев, и свет их тел мерк, выцветал.

А за ними на отдалении шли женщины. Эти женщины были обычными людьми, их кожа не светилась, волосы не вились и не сияли искорками. Они шатались от усталости, падали, но вставали, продолжали идти, ползти и в конце концов замирали среди черного жуткого леса. Их становилось все меньше и меньше с каждым пройденным шагом.

А за женщинами тянулась черная тень – несчастная, неприкаянная, не имеющая четкой формы. И как-то разом, неожиданно для себя самой, я узнала в ней тьму. Она стелилась за женщинами, очень знакомо обтекала их упавшие тела, и она их… жалела? Ей и правда было жаль! Она сгущалась растерянно, развеивалась и собиралась в черную мглу снова. И снова тянулась за странной процессией.

Шестнадцать же шли и не оглядывались – они не смотрели ни на женщин, ни на тьму, которая стелилась следом.

Пока я не услышала женский, полный тоски голос из цепочки шестнадцати. Он был протяжным, с особыми длинными нотами, с интонацией, которая давно ушла в века. Так, наверное, могли бы говорить древние языческие богини, берегини – нараспев, мягко, перекатывая слова, как спелые розовые яблоки по осенней траве.

– У меня не осталось сил… Мы умрем, мы не дойдем, – плакала она.

– Если мы умрем, то мир будет проклят. Мы не для того его растили, чтобы он исчез в агонии, – ответил ей кто-то громким, решительным, раскатистым рокотом. А вот так, наверное, мог говорить Перун или Зевс.

– Мы умрем, как умрет Семнадцатая… Уйдем в землю, станем тенями, преданные своими созданиями, – горько отвечал женский плавный голос. Запахло медом, грозой и почему-то прелыми листьями.

– В землю молодые боги не уходят. И мы не уйдем. Семнадцатая слаба, семнадцатая стара… – отвечали ей сразу несколько голосов, и плавный женский голос замолк. Только все шестнадцать опустили головы еще ниже. Их сияние стало мягче, размытее. Они скорбели.

Вдруг рывок вперед – и я вижу искрящийся, сильный, яркий шар, горящий голубым искорным огнем. В нем исчезали шестнадцать фигур – одна за другой. Они ступали в огонь, улыбаясь и радуясь, и на деревьях вокруг них цвел и сразу поспевал миндаль – его розовые лепестки опадали, как снег, вслед за ними падали спелые орехи, и на голых ветках снова набухали ароматные завязи. Воздух искрил от горячей энергии, от магии.

Ступил последний их шестнадцати, истаял, исчез. И моя тьма, клубами тумана подлетев к еще полыхающему источнику, растерянно встала перед ним. Она уже начала выцветать, исчезать.

«Заберите меня!»

Отчаянный крик расколол тишину священного магического места. И я вместе с тьмой оглянулась назад, туда, на крик.

Женщина с разбитыми в кровь ногами лежала у цветущих деревьев, последним рывком подтянув колени к груди. Беспомощная поза умирающего человека. Она вся была иссушенная, с впавшим лицом, с сухими губами и глазами, в которых стояли слезы. Они не проливались по ее лицу – у женщины не было сил, чтобы плакать. И тьма дрогнула. Она мягко отстранилась от сверкающего источника, который уже начинал гаснуть, и рывком, не позволяя себе сомнений, влилась в тело несчастной, исполняя ее последнее желание.

Истинное милосердие.

Источник, вспыхнув, погас, чтобы перенестись в другое место, спрятаться – туда, где не будет людей, которые уничтожают магию своими технологиями. В безопасность.

А тьма, поднявшись с мертвого тела счастливо улыбающейся женщины, уплыла сплошными черными клубами. Она рассеклась на множество черных дымок, распространяясь по всему миру. Для того, чтобы творить справедливость. Ведь она – семнадцатая богиня, старая богиня, которую убили, уничтожили люди. И даже умерев и превратившись в черный оскверненный дым, она не предаст свою сущность.

Сердце снова рвануло болью, и я, задыхаясь и чувствуя, как по моему лицу льется из носа кровь, обнаружила себя снова на той же кровати в доме Дерека Ват Йета.

В окна лился утренний туман. Рассветало.

Я смотрела в потолок и пыталась отдышаться. Тьма, в которую я окунулась с головой, расплывалась рядом со мной черной дымкой, но теперь я ее не боялась. Я познакомилась с ней, узнала ее. Я сопереживала ей, несчастной умершей богине, превратившейся вот в это. В темную тень, которая потеряла саму себя.

Я же видела ее смерть. Она не смогла быть частью изменившегося мира и истаяла, но ее сила с частью сознания осталась здесь – мечущаяся, испуганная, в агонии, не понимающая, кто она и зачем она. Провожая шестнадцать богов, тень прежней богини нашла, как ей казалось, свое предназначение. Она помогла жрице, исполнила ее желание. Она разделилась на осколки, на части, чтобы творить справедливость, чтобы помогать тем, кто отчаянно нуждался в ней. Только вот эти осколки с раздробленным сознанием не могли ощущать полутона. От этого и случались беды, из-за этого женщин, одержимых тьмой, боялись.

Но сейчас, спустя почти сто лет покоя, тень богини почти полностью соединилась в Йоле – и во мне. Она слилась в единое, за исключением пары потерянных где-то осколков.

Она осознала себя, она говорила со мной и была сильна, как никогда. И вместе с тем она была мне подконтрольна. Я сейчас принимала ее просто и естественно, как принимают в старости седые волосы или морщины. Мне хотелось ее жалеть. А она ластилась ко мне, касалась кожи.