— Они бы отослали меня в сиротский приют. Я бы никогда не узнала вас… и того, кто я такая. — Теперь такая перспектива казалась мне еще мрачнее, если учитывать, чего бы я лишилась.

— Грейс пришлось уступить и заботиться о тебе, когда она узнала, что ты — член семьи. Но я должен тебе сказать. Твоя мать — цыганка.

— Зингара! — воскликнула я.

Он потрясенно посмотрел на меня.

— Да, она стала Зингарой. Раньше ее звали Розалин Перрин. Ты знала?

— Я видела ее всего один раз. — Я рассказала ему, как познакомилась с Розой Перрин, как она перевязала мне ногу и как позже я встретила Зингару.

— Должно быть, она приезжала увидеть тебя. Как она тебе, понравилась?

— Она самая красивая женщина, которую я когда-либо встречала.

— Она совершенно ни на кого не похожа. — Он улыбнулся, припомнив что-то. — Я был в Коммонвуд-Хаусе месяца три. У меня тогда был долгий отпуск — корабль стал в док на капитальный ремонт и переоснастку. Именно тогда я встретил Розалин. Я очень увлекся ею.

— А она тобой?

— Это была глубокая, дикая страсть. Но недолгая.

— Она была недолгой?

— У нее не было шансов продлиться. Там был один человек, который приехал в их табор… Он собирал материал для книги о цыганах, об их жизни. Этот человек заинтересовался Розалин. И это неудивительно. Мы с ней обычно виделись ночью, в лесу. Я много путешествовал и встречал массу людей. Но таких, как Розалин, — никогда. Она готовилась выступать на сцене, просто бредила сценой. Я не мог оставаться там вечно. Мы оба знали, что это не может долго продолжаться, но смирились с этим. Я ничего не знал о твоем существовании до тех пор, пока Эдвард не написал мне. Розалин оставила тебя в Коммонвуд-Хаусе, потому что решила, что так будет лучше для тебя. Она очень мудрая женщина. Она прекрасно гадала на картах и все такое. Розалин считала, что у нее есть интуиция — и она решила, что так будет лучше для тебя. Твоя мать никогда бы не допустила, чтобы тебя отправили в сиротский приют. Она любила тебя. Ты наше с ней дитя, и твое место было не с ней и не с цыганами, а в Коммонвуд-Хаусе.

— А вы знали, что я там?

— Об этом я и собираюсь тебе рассказать. Эдвард — доктор Марлин — знал о нашей с Розалин связи. Он, конечно, осуждал нас. Бедняга. Он был намертво связан с Грейс, и она издевалась над ним, как могла. Он не одобрял той жизни, которую я вел. Жена в Сиднее, а я болтаюсь по миру, как бродяга. Да, он знал о Розалин. «Грейс никогда не должна догадаться об этом», — говорил он мне. Как будто я хотел рассказать об этом сестре!

На центральной улице в прежние времена была небольшая лавка, она называлась «Старинные диковины». Теперь ее уже нет. Не думаю, что хозяйка получала от нее большой доход. Но это было приятное местечко. Владелица — некая мисс Даулинг — симпатичная женщина, но никакой деловой хватки. У нее в витрине были всякие интересные вещицы. И вот однажды я заметил там медальон. На нем были какие-то незнакомые письмена, и я зашел на него посмотреть. Мисс Даулинг была в восторге, когда люди интересовались ее товаром, и тотчас сняла медальон с витрины и дала его мне. «Думаю, это цыганские письмена, — сказала она. — Так мне говорили. Эти рисунки что-то значат. Удачу или что-то вроде того. Обычно на медальонах пишут нечто подобное». Я решил подарить медальон Розалин, поэтому купил его. Она любила всякие безделушки, а цыганские мотивы на украшении должны были ей понравиться. Выходя из магазина, я увидел Эдварда. Он как раз заходил, так как его заинтересовала одна из старинных книг, которые были у мисс Даулинг. Мы нашли книгу и поболтали еще с мисс Даулинг. Она-то и упомянула о медальоне. Когда мы возвращались в Коммонвуд-Хаус, доктор спросил меня о нем, и я показал медальон, рассказал о рисунках, которые что-то означали и могли быть понятны для цыган. Его интересовали подобные вещи, и ему понравился медальон. Он с неохотой вернул его мне. Потом доктор стал читать мне лекции о моей связи с цыганкой. Цыгане — буйный и отчаянный народ, — предупреждал он меня. Я довольно легкомысленно ответил ему, что в жизни полно опасностей и если все время осторожничать, то можно не заметить ни счастья, ни радостей, которые тоже встречаются на пути. Мне нравится доктор, и я думаю, он тоже неплохо ко мне относится. Более того, мне было бы отчаянно жаль любого, кто женился на Грейс. Думаю, Эдвард знал о том, что я ему сочувствую, и был мне за это благодарен. Хотя он и твердил, что не одобряет моего отношения к жизни, но, по-моему, он мне немного завидовал. Я часто говорил о нем с Розалин. Ее очень интересовало все, что происходило в Коммонвуд-Хаусе. Она знала о неполноценности Аделины, но утверждала, что это — кара миссис Марлин за ее высокомерие и гордыню. Я заметил, что очень жаль, что бедная Аделина должна страдать за грехи матери… В общем, когда тебя нашли, у тебя на шее был медальон. И Эдвард тотчас понял, чей это ребенок — и сказал Грейс. Ребенок ее брата принадлежал к семье Синклер, и об этом не стоило забывать. Она согласилась, что тебя следует воспитывать в Коммонвуд-Хаусе. А Розалин, довольная тем, что ты в надежном месте, уехала и занялась карьерой. Доктор написал мне о том, что моя дочь воспитывается с его детьми. Можешь себе представить, как я был взволнован. Моя родная дочь! У нас с Элси не может быть детей. Наверное, это — одна из причин, почему у нас с ней начался разлад. В Элси силен материнский инстинкт. Ты все поймешь, когда встретишься с ней. Мне очень хотелось увидеть свою дочь. Но, к несчастью, я был очень далеко. Тебе было три или четыре месяца, когда я получил письмо Эдварда. Я хотел вернуться. Но я находился на другом краю света, и прошло целых четыре года, прежде чем мы встретились.

— Это было так замечательно, когда мы встретились! — Я всплеснула руками, вспоминая. — Когда вы приехали, все изменилось.

Он повернулся ко мне и нежно поцеловал.

— Так и должно было случиться, доченька.

Я была в восторге. Жизнь прекрасна! Наконец я нашла родного человека! И не было на свете никого, кого бы я больше хотела считать своим отцом. Неудивительно, что я поверила в чудеса!

Каждый день, казалось, был полон удовольствий. Я просыпалась — и испытывала восторг. Я боялась спать — вдруг мне приснится, что всего этого со мной не произошло. Когда я бодрствовала, я могла убедить себя, что это — действительно правда, и тогда была совершенно счастлива.

Мне хотелось всем и каждому кричать: «Я — дочь капитана!» Но я не могла этого сделать. Будет слишком сложно все объяснить. Я не могла сказать этого даже Герти. Нет, я должна оставаться Кармел Март, а он — дядей Тоби, до тех пор пока мы не прибудем в Сидней и я не встречусь с Элси.

Дядя Тоби — я все еще называла его так — и я сидели на палубе вместе, как только у него выдавалась свободная минутка, и мечтали о будущем.

Мы договорились, что он останется для всех моим дядей Тоби, до тех пор пока мы не прибудем в Сидней. Потом мы попрощаемся с людьми, с которыми вместе путешествовали. Вряд ли мы их снова когда-либо увидим. И тогда я смогу назвать его… Отец? Папа? Я так долго называла его дядя Тоби! Поэтому он предложил, чтобы я звала его просто Тоби. А почему бы нет? Мы опустим слово «дядя». Так мы и решили.