Я пытаюсь установить хотя бы прямые соответствия между моим Шарлем и вымышленным Шарлем, составить схему их жизненных путей. Я говорю о «прямых» соответствиях — но когда принимаюсь записывать их, они разрастаются в целый список.

Оба они — евреи. Оба — светские люди. Оба вхожи в мастерские художников и в салоны. Круг знакомств обоих включал и королевских особ: Шарль водил по Парижу королеву Викторию, а Сван дружил с принцем Уэльским. Оба — страстные поклонники искусства, влюбленные в итальянское Возрождение, особенно в Джотто и Боттичелли. Оба сведущи в такой загадочной области, как венецианские медальоны XV века. Оба — коллекционеры, покровители импрессионистов. Оба плохо вписываются в легкомысленный антураж завтрака, устроенного другом-художником на залитой солнцем реке.

Оба пишут монографии об искусстве: Сван — о Вермеере, мой Шарль — о Дюрере. Оба используют «свои познания в области искусства… в советах дамам из общества, покупавшим картины и обставлявшим свои особняки»[41]. И Эфрусси, и Сван — денди, оба они — кавалеры ордена Почетного легиона. Оба, пережив увлечение «японизмом», почувствовали со временем вкус к ампиру. И оба стали дрейфусарами, обнаружив, что их заботливо устроенная жизнь вдруг дала глубокую трещину по причине их еврейства.

Пруст забавлялся, позволяя придуманному миру пересекаться с реальным. В его романах фигурируют под собственными именами исторические лица (например, мадам Штраус и принцесса Матильда) вперемешку с персонажами, списанными с узнаваемых людей. Эльстир, великий художник, который отказывается от «японизма» и становится импрессионистом, сочетает в себе черты Уистлера и Ренуара, хотя и наделен иной динамической силой. Персонажи Пруста рассматривают существующие в действительности картины. Визуальная ткань его романов не просто насыщена отсылками к Джотто и Боттичелли, Дюреру и Вермееру, а также Моро, Моне и Ренуару. Там постоянно говорится о рассматривании картин, их коллекционировании, о припоминании увиденного и чувствах, сопровождавших миг восприятия.

Сван мимоходом отмечает портретное сходство: Одетта напоминает ему лицо с фрески Боттичелли, а лакей на приеме — воина у Мантеньи. Эта привычка была и у Шарля. Я невольно задумываюсь: а моя бабушка — вовсе не растрепанная, а, напротив, очень опрятная девочка в белом накрахмаленном платьице, гулявшая по гравийным дорожкам в саду швейцарского шале, — узнала ли она когда-нибудь, отчего тогда Шарль, нагнувшись, потрепал ее хорошенькую младшую сестренку по волосам, сравнив ее с цыганочкой со своей картины Ренуара?

А когда я встречаю Свана, он забавен и обаятелен, хотя и проявляет сдержанность, как «запертый шкаф». Он занят тем, что оживляет для людей все то, что любит сам. Я задумываюсь о том, как молодой рассказчик, влюбленный в дочь Свана, приходит к ним в дом и хозяин оказывает ему любезный прием, знакомя с лучшими экспонатами своей коллекции.

Таков и мой Шарль: без устали показывающий книги и картины молодым друзьям, в том числе Прусту, проницательно и честно пишущий о предметах и скульптурах, заставляющий мир вещей оживать. Мне тоже это знакомо. Так было и со мной: благодаря Шарлю я впервые увидел Берту Моризо и научился отступать на шаг, а потом снова приближаться. Так я научился слушать Массне, разглядывать ковры Савонри и понял, что японские лаковые шкатулки стоят потраченного на них времени. Я беру одно за другим нэцке Шарля и пытаюсь представить, как он выбирал их. Думаю об его сдержанности. Он ведь принадлежал к этому блистательному парижскому миру, так и не перестав быть российским подданным. Он навсегда сохранил для себя этот потайной тыл.

У Шарля, как и у его отца, было слабое сердце. В 1899 ему исполнилось пятьдесят лет. Тогда Дрейфуса вернули с Чертова острова для повторного судебного фарса. В том же году Жан Патрико выполнил изящный гравированный портрет задумавшегося Шарля с опущенными глазами, аккуратной, как всегда, бородкой, с жемчужной булавкой в галстуке. Его все больше занимала музыка, и теперь он покровительствовал музыкальному обществу Société des Grandes Auditions Musicales графини Греффюль, «где он с пылом выступал и где его советы высоко ценились». К тому времени он почти перестал покупать картины, сделав исключение для пейзажа Моне, где изображен отлив в Пурвиле, на побережье Нормандии. Это очень красивая картина: скалы на переднем плане, а дальше — странные штрихи рыбацких мачт. Мне кажется, это очень по-японски.

Шарль стал меньше писать, однако педантично исполнял свои обязанности в «Газетт», отбирая материалы для публикации, «никогда не опаздывая, тщательно просматривая каждую статью, вникая во все детали, вечно стремясь к совершенству», с удовольствием привлекая к работе новых авторов.

У Луизы теперь был новый любовник. Шарля сменил испанский кронпринц Альфонс: он тридцатью годами моложе ее, с каким-то слабовольным лицом, — но все-таки будущий король.

На пороге нового века двоюродный брат Шарля в Вене собрался жениться. Шарль знал Виктора фон Эфрусси с детства — с той поры, когда все поколения семьи еще жили вместе, под одной крышей, и вечерами собирались и обсуждали предстоящий переезд в Париж. Виктор был тем скучающим мальчиком, младшим из кузенов, для которого Шарль рисовал шаржи на слуг. Внутри клана сохранялись крепкие узы, и Шарль с Виктором продолжали видеться друг с другом на семейных встречах в Париже и в Вене, в пору каникул — в Виши и Санкт-Морице, летом — у Фанни в шале Эфрусси. А еще их объединяла Одесса — город, где оба родились, отправная точка, которую обычно обходили молчанием.

Все три парижских брата посылают свадебные подарки Виктору и его молодой невесте, баронессе Эмми Шей фон Коромла. Новобрачные собираются поселиться в огромном дворце Эфрусси на Рингштрассе.

Жюль и Фанни отправляют им красивый письменный стол в стиле Людовика XVI, украшенный маркетри, с ножками, сужавшимися книзу и заканчивавшимися позолоченными копытцами.

Игнац дарит картину кисти старого голландского мастера, изображавшую два корабля во время шторма. Возможно, зашифрованная шутка закоренелого холостяка.

Шарль шлет особый, по-парижски впечатляющий подарок: черную витрину с полками, застланными зеленым бархатом, и зеркальным задником, в котором отражаются 264 нэцке.

В марте 1899 года щедрый свадебный подарок Шарля Виктору и Эмми осторожно запаковывают, и он покидает авеню д’Иена, разлучается с золотым ковром, с ампирными креслами и картинами Моро. Поездка нэцке по Европе заканчивается во дворце Эфрусси в Вене, на углу Рингштрассе и Шоттенгассе.