— Ты так делаешь мне назло!

— Ты утомляешь меня. — Отец вздохнул. — Довольствуйся тем, что тебе предложено. И смирись с Потином! — Он помолчал. — Вообще-то я собираюсь прожить до того времени, когда Птолемею потребуется не совет регентов, а сиделка, по его старческой немощи.

Отец снова закашлялся, и я взяла его за руку.

В скором времени я впервые стояла рядом с отцом в царственном облачении и слышала судьбоносные слова. Царица Клеопатра, Владычица Обеих Земель. Я чувствовала, что приняла тяжкое бремя, однако тут же обнаружила в себе неведомые доселе силы и готовность справиться со всем. Какие бы испытания ни ожидали меня, эта милостиво дарованная таинственная сила пребудет со мною и поможет противостоять трудностям. Ничто из того, что я читала или слышала прежде, не содержало и намека на подобное преображение, воспринятое мною как нежданный, но щедрый дар.

В старых преданиях говорится, что получивший дар не должен слишком задумываться о его природе, не то боги воспримут это как знак неблагодарности и недоверия. Поэтому я приняла их милость от всей души.

Тридцатый год царствования Птолемея Авлета стал первым годом царствования Клеопатры…

Итак, волею богов я взошла на трон.

В конце зимы следующего года, когда штормовые ветра перестали хлестать море и о подножие маяка уже не разбивались чудовищной высоты волны, я много времени проводила за чтением стихов — и древнеегипетских, и греческих. Я говорила себе, что читаю поэтические тексты для совершенствования в египетском языке; но, строго говоря, дело обстояло не так. Я читала стихи, потому что речь там шла о любви, а мне было почти восемнадцать лет.

«Поцелуи возлюбленной моей на другой стороне реки, поток течет между нами, крокодил таится на песчаной отмели. Но я ступаю в воды, вхожу в поток. Храбрость моя велика пред водами, волны не зыбки, но тверды, как твердая земля. Любовь придает мне силы. Ах! Она дала мне заклятие, чары, смиряющие воды».

Обычно я читала по ночам, отпустив слуг, и компанию мне составляла лишь масляная лампа; тогда стихи воспринимались совсем не так, как в те часы, когда я изучала их с наставником. На уроках основное внимание уделялось формальным моментам, точности перевода, глагольным формам и прочему в этом роде. А наедине со стихами я воспринимала заключенную в них волнующую магию.

«О! Будь я ее рабом, следующим за ней по пятам, и тогда я бы радовался совершенству и красе всех членов ее».

Я погладила рукой свою ногу, пытаясь оценить ее красоту, и стала натирать кожу ароматическим маслом.

«Любовь к тебе наполняет все мое существо, как вино смешивается с водой, благоухание со смолою, сок с мякотью. И ты спешишь увидеть возлюбленную твою, как скакун устремляется на поле битвы».

Я поежилась. Такие чувства казались божественными, точнее, близкими к божественному безумию.

Я отложила свиток. Там было еще несколько стихотворений, но я решила оставить их на следующую ночь.

Однако я не находила покоя. Поэзия слишком взволновала меня, и вместо того, чтобы готовиться ко сну, я мерила шагами спальню. Ночь на море выдалась беспокойной, и до моего слуха доносились протяжные скорбные стоны волн, набегавших на камни и откатывавшихся назад. Раз за разом. Снова и снова.

А потом в отдалении зазвучали флейты и голоса. Шум, как мне казалось, доносился с востока, со стороны моря. Но звуки приближались, и их уже никак нельзя было спутать с плеском волн или с чем-то еще. Музыка и голоса — но откуда? Теперь они звучали так, словно музыканты играли под землей, под фундаментом дворца. Звуки усиливались, достигли наивысшей громкости и стали слабеть, удаляться. Наконец они смолкли, истаяв вдали. Прислушиваясь к последним слабым отзвукам, я легла и незаметно заснула.

На следующее утро меня разбудили очень рано. Царь умер. Он умер ночью, и я мигом поняла, что за музыку мне довелось слышать. Сам бог Дионис со свитой явился во дворец, чтобы под звуки флейт увести за собой своего преданного слугу.

Я проснулась. Отец мертв! Только вчера я видела его, он пребывал в добром расположении духа, и если даже здоровье его было хрупким, больным он себя не чувствовал. Право же, не чувствовал. Но он умер. Отец умер, а я не простилась с ним по-настоящему: мы лишь пожелали друг другу спокойной ночи. Какой коварный обман! Разве можно навсегда расстаться с любимым человеком, отбывающим в самое дальнее путешествие, и не сказать ему каких-то особенных слов?

Я захотела его увидеть. Он лежал на постели с закрытыми глазами и казался спящим. Его конец не был мучительным: он отбыл в иной мир радостно, призванный любезным его сердцу Дионисом.

— Его надлежит подготовить к захоронению, — сказала я.

Ему предстояло упокоиться посреди могил наших царственных предков, неподалеку от усыпальницы Александра. Но организация похорон будет непростым делом.

— Все необходимые распоряжения уже отданы, — прозвучал за моей спиной отчетливый ответ.

Это голос Потина.

— Отдавать распоряжения должна я, — указала я. — Я царица.

— Да, но не самодержавная, а соправительница Птолемея Тринадцатого, при божественной особе коего мне оказана честь состоять опекуном. — Он произнес это с нажимом, подчеркивая каждое слово. — Кроме того, царице не пристало заниматься мелочами.

— Царица, которая не снисходит до повседневной рутины, очень скоро оказывается беспомощной во всем, что касается важных дел, — ответила я, бросив на него суровый взгляд.

Как и следовало ожидать, отца еще не убрали для погребения, а мы с Потином уже скрестили мечи.

— Но раз ты взял это на себя, займись организацией похорон и подготовкой к моей коронации.

— Твоей и Птолемея Тринадцатого.

Это становилось утомительным.

— Да. — Здесь я уступила ему. — Пожалуйста, соблаговоли устроить все как можно скорее. Мы обратимся к народу со ступеней храма Сераписа, а потом нас коронуют по обычаю Птолемеев. Но затем я желала бы короноваться еще и в Мемфисе, по древнему ритуалу фараонов. Позаботься об этом.

Теперь ему, по крайней мере, было чем заняться.

Рослая фигура Потина удалилась, я обернулась к отцу. Смерть сильно изменила его, он как будто уменьшился, и сердце мое исполнилось горькой печали. Я жалела его, испытавшего столько невзгод и приложившего столько сил ради того, чтобы вернуть трон.

«Ты трудился и страдал не напрасно, отец, — мысленно поклялась я. — Твои жертвы не пропадут даром. Египет не станет римской провинцией».

Спустя месяц мы с Птолемеем ехали на позолоченной церемониальной колеснице во главе коронационной процессии по улицам Александрии, заполненным толпами любопытствующих граждан. Был прохладный ветреный день. Мне исполнилось восемнадцать, а ему — всего десять, так что даже при моем не очень-то высоком росте брат едва доставал мне макушкой до подбородка. Однако он привставал на цыпочки и воздевал руки, чтобы его видели люди, приветствовавшие процессию громкими криками.