– Ниоба!

Она, наклонившись, зачерпнула соленой волны и поднесла ее к губам.

– И желаю увидеть я, как свершится все сказанное! А в том, что свершится именно так, не имеет сомнений Ниоба!

Выпила она из чаши уже не воду – терпкое коринфское вино, которое отдавало едким запахом лавра. Закружилась голова у Ниобы, будто ветер обнял ее, завертел, унес прочь, раскрывая один за другим дни грядущего.

Вот дети ее играют… до чего же хороши они!

Семеро сыновей у Ниобы. И каждым гордится Амфион.

Семь дочерей у Ниобы, одна другой краше. Черноволосые, черноглазые, с огнем в крови. Идет слава о дочерях Амфиона по всей Элладе, и спешат к ним женихи с дарами. Каждый желает породниться с царем.

И смеется Ниоба, радуясь, что и сама, без помощи Нерея, умеет прорицать.

Но вновь кружит ее ветер, дальше несет, и еще дальше… и видит Ниоба лук, серебряными жилами обвитый. Одна за другой слетают стрелы с этого лука. Стаей диких ос устремляются они к цели. Ниже, ниже… ближе, ближе… и падают ее сыновья в грязь. Раскидывают в стороны руки, кричат от боли, зовут отца, умоляют мать унять их мучения. Но бессильна Ниоба.

Вот крадется златовласая смерть, вот становится она у детской постели, накрывает сильной рукой рот – и давит, заглушая слабый крик ребенка.

Вот дальше идет смерть, рассыпая, словно бисер, яд. И падают одна за другой дочери Ниобы, сраженные ужасным недугом. Гаснет их красота. Страшные язвы разъедают их кожу, и блекнут черные глаза, и выпадают волосы. Плачут дочери, прося пощады. И слезы льются по щекам Ниобы. Бессильна она.

– Кто?! – шепчут ее онемевшие губы. – Кто это сделает?!

Видит она прекрасного юношу, солнцу подобного. Высок он, строен, как тростник, и силен безмерно. Лук на одном его плече, а в руке – кифара. И улыбается юноша, глядя прямо на Ниобу, и в улыбке этой видит она ту, кто принесет ей столько горя.

– Лето! – кричит Ниоба. Вторят голосу ее волны и чайки. Смеется Нерей.

Знает он, что невозможно изменить будущее.

Кинулась Ниоба к супругу, упала ему в ноги, умоляя послать скорее стражу, чтобы настигли они Лая и Лето, пока не покинули они земли Фив. Рыдала Ниоба, царапала свою белую грудь, кровью своей клялась, что видела, как придет беда, порожденная Лето.

Что унесет она всех детей Амфиона, и саму Ниобу, и царя – в небытие.

Слушал он. Велел снарядить погоню, да только поздно. Исчезли путники, как будто и не было их.

Их новый дом в славном городе Писатиды был скромным, но радовалась Лето, что осталась позади дорога, что есть у нее отныне крыша и хлеб и что муж ее рядом с нею. Пусть горечь и не отпускает его, но время, могучее время, залечит раны. Много ли надобно двоим?

Только тот, кем ты дышишь.

Лето дышала Лаем.

Она оправилась, как-то сразу и вдруг, и вновь расцвела, подобно цветку, вырванному жестокой рукой из земли, но в землю же возвращенному. И пусть самой приходилось ей отныне готовить, и стелить постели, и заниматься иной работой, которую прежде исполняли рабыни, но разве это – беда?

Есть на земле место для Лето.

Начала она улыбаться ручью, и весело зазвенел он, приветствуя сестрицу. Понес он воды к финиковым пальмам, к оливковым деревьям, и те воспрянули, ожили. Запела Лето однажды, и птицы слетелись послушать чудесный ее голос.

– Ах, как хорошо мне здесь, – говорила она мужу по ночам и целовала его, желая убедиться, что любит… а любит ли?

Смотрит он на нее, но – словно слепыми глазами.

Говорит, но другим, осипшим голосом.

Прикасается, но чужой, жесткой рукой.

Нелегко ему, утешала себя Лето. Потерять и братьев, и дом. Тоскует он на чужой земле, но – свыкнется. Вот появится на свет сын, возьмет его Лай на руки и станет прежним. Поймет, что не стоит больше бродить по земле, желая несбыточного, что дом их прекрасен, и сам этот край, пусть не столь благодатный, как град Фивы, добр к ним. Приняли беглецов царь Пелоп и царица Гипподамия. Выслушали горестную повесть Лая и предложили им остаться здесь – столько времени, сколько того пожелают несчастные изгнанники.

Добра была Гипподамия. И часто улыбался Пелоп, особенно детям своим, среди которых особой красотой отличался Хрисипп. Рожденный не от царицы, но от нимфы Аксиохи, юноша обладал мягким сердцем и проникся чужой бедой. Часто случалось Лаю беседовать с ним, и всякий раз поражался изгнанный царевич уму Хрисиппа. А тот желал быть рядом с ним, видя в Лае героя.

И как-то так вышло, что принялся Лай учить Хрисиппа. Показывал ему, как управляться с копьем, с коротким мечом, со щитом или же колесницей. Смеялись его братья, говоря, что юн царевич, тонок он и хрупок, как драгоценная статуя, что ему бы мудрость ученых мужей постигать, а не воинскую науку. И гневался Хрисипп, желая быть не хуже прочих, не зная, что видят его не худшим, а лучшим, и потому – берегут.

Лето тоже полюбила Хрисиппа всем сердцем, как любят дорогого брата.

Но и у добрейшего Хрисиппа имелся тайный враг. Не сумела Гипподамия смириться с изменой мужа и с тем, что другая родила ему сына. Тревога жила в ее сердце, и чем сильнее была любовь отца к Хрисиппу, тем тревожнее становилось Гипподамии. А если отречется Пелоп от прочих своих детей? Возведет на трон младшего сына, а прочие… останется им одно – служить ему до окончания дней…

И однажды явилась во дворец женщина. Была она смуглой, темноволосой; одета в простой наряд, и лишь мягкие руки и ноги ее, не знавшие тягот долгих дорог, выдавали непростое происхождение незнакомки.

– Зовут меня Ниоба, – сказала она Гипподамии, которая не смела сама спросить ее имя, ведь случается, что и боги ходят по миру в человеческом обличье. А богам не следует задавать вопросы.

Но Ниоба была человеком.

– Я жена царя Фив, могучего Амфиона, человека достойной души и мягкого сердца.

– Уж не того ли Амфиона, который изгнал своего брата? – спросила Гипподамия, подумав, что ей не следовало бы принимать подобных гостей.

– Того, – не стала отрицать Ниоба. – Однако послушай, что скажу я. Не виновен Амфион ни в чем, не виновен и Лай, но – только жена его, Лето! Прекрасна она была, словно сама богиня Афродита, и, очарованный ею, не увидел Лай темноты, что скрывалась в сердце Лето. Сладко пела она о тяжкой участи своей, о желании бежать прочь от отца, о страхе перед ним, о том, что только Лай достоин трона… и внимал он ей, теряя волю. По ее наущению лишил Лай жизни Зефа и Кея. По ее желанию задумал он убить Амфиона. Оттого и был изгнан. Хотел Амфион и вовсе казнить брата, но умоляла я оставить Лаю жизнь, ведь нет за ним вины иной, нежели любовь к недостойной женщине. Померкнет ее красота, и увидит Лай истинное обличье Лето.