Разумеется, этикет предписывал телохранителю остаться за дверями тронного зала, но его величество давно уже запретил страже пытаться остановить Керберона. Во-первых, это огорчает падре Берголомо, а во-вторых, охрана будет целее.

В свое время короля очень расстроила та легкость, с какой спутник логофета разбросал его воинов, но Фрагг Монтекассино тогда утешил его, сказав, что стражники в плюмажах и надраенных до блеска доспехах в любом дворце стоят только для того, чтобы скрыть изъяны в обстановке, заслонить пятна на шпалерах либо дыры в стенах, – то есть для украшения и представительства. А защитой и охраной должны заниматься люди, которые делу этому посвятили всю свою жизнь, целиком и без остатка.

Второе вопиющее нарушение правил заключалось в том, что падре Берголомо, благословив церемониймейстера, попросил не объявлять о его приезде. Дескать, он не хочет никому мешать танцевать и веселиться, а также не прочь выпить стаканчик-другой, не привлекая особого внимания к своей скромной персоне.

О том, что глава котарбинской церкви пуще чесотки и гнуса не выносит шума, суеты, бестолковых, ни к чему не обязывающих разговоров и раболепия придворных – знали все. Тронутый милым подарком, который Бихан и Ларакалла уже держали наготове, в качестве ответной любезности и по случаю праздника, церемониймейстер согласился выполнить его просьбу. Тем более что просьба великого логофета для человека его положения является приказом.

Перед необычной маленькой процессией: впереди – великий логофет в тяжелом парадном облачении, усыпанном драгоценными камнями так густо, что они тихо стучали при каждом его шаге, и с золотым жезлом под мышкой; на шаг позади – затянутый в черную кожу Керберон, с кубком вина в одной руке и подносом с пирамидой серебряных вазочек в другой, – придворные расступались и совершали церемонные приседания и поклоны. Падре Берголомо любезно улыбался, облизывался и благословлял пеструю праздничную толпу серебряной ложечкой.

Они с Кербероном проследовали через волнующееся людское море, как два кораблика, стремящиеся в порт.

– Наконец-то ты пришел! – Великий магистр подхватил Берголомо под локоть и повлек его за собой.

Несколько очаровательных женских головок на тонких лебяжьих шейках тут же повернулись в его сторону. Дамы посылали Фраггу Монтекассино ласковые улыбки и многозначительные взгляды. А одна оказалась настолько несдержанной в чувствах, что даже призывно взмахнула веером. Однако гро-вантар остался глух к намекам, и можно с уверенностью утверждать, что для пяти или шести придворных красавиц нынешний праздник был безнадежно испорчен.

– Тише, тише, дай доесть, – придержал его логофет. – Не стану же я стонать и похрюкивать от удовольствия при его величестве. А без этого половина удовольствия пропадает.

Он замедлил и без того неспешный шаг и остановился у колонны, разглядывая толпу.

– О! Стервятники уже здесь.

– Еще бы. Без их участия в этой стране не случается ни одной неприятности. А если неприятности не случаются сами по себе, то они их устраивают, – пробормотал великий магистр.

Речь шла о зиккенгенских принцах – трех герцогах Атри: Хильдебранде, Гидеоне, Кавендере – и их матушке, вдовствующей герцогине Эдессе, снискавшей себе репутацию жестокой, опасной, мстительной стервы. При королевском дворе, где щепетильных и высокоморальных людей нужно было искать днем с огнем, подобная характеристика значила многое.

* * *

Десять веков минуло с той поры, как хоттогайтская династия Альгаррода воцарилась на троне Охриды, но Эдесса Атри воспринимала это событие исключительно как личное оскорбление. Впрочем, приблизительно так же она воспринимала и весь мир.

Эта маленькая рыжеволосая женщина, с крупным острым носом, чувственным ртом и огромными светлыми глазами, производила впечатление хрупкости и беззащитности. И немало мужчин погубили свою карьеру, судьбу, а то и вовсе лишились жизни, пытаясь оградить ее от бед и горестей. Они не понимали, даже поднимаясь на эшафот, что она сама и была главной бедой.

Зиккенгенская принцесса презирала людей и считала их глупым, никчемным сбродом. Впрочем, это обстоятельство нисколько не мешало ей окружать себя стайкой советников, которые приобретали влияние и выходили из фавора с той же частотой, с какой менялось ее настроение. К их советам она не прислушивалась, но настойчиво рекомендовала слушать другим.

Она гордилась своим классическим образованием и любила посидеть в библиотеке со старинным фолиантом в руках. Вдумчивое чтение ей претило, и потому она просто исчеркивала страницы редчайших книг, за которые продали бы Абарбанелю душу истинные ценители, бессмысленными пометками. Ей не столько нравилось вносить свою посильную лепту в труды великих, сколько создавать такое впечатление.

Более всего ее привлекали заумные труды по астрологии, магии и запрещенной некромантии. Не то чтобы она предпочитала сии науки – нет, но приятно было порассуждать на отвлеченные темы, перемежая речь непонятными словами.

Она любила собирать в своем замке ученых мужей и ставить им разнообразные вопросы. Ответов она не ожидала, и если какой-нибудь наивный мудрец нечаянно вздумал бы объяснить ей интересующий ее предмет, то нарвался бы на едкую насмешку и уничижительную иронию.

Люди, близко знакомые с Эдессой Атри, знали цену ее «глубоким познаниям скрытых и невидимых обычному глазу вещей», как она часто любила говаривать. Однако у несведущей публики она слыла женщиной ученой и необычайной. Принцесса из кожи вон лезла, чтобы принадлежать к избранным, и не щадила никого, кто осмеливался встать у нее на пути.

Вероятно, и корона Охриды интересовала ее по совершенно особым, непонятным другим, причинам. Власти как таковой она не алкала – ей хватало и собственных подданных. Состояние герцогов Атри исчислялось десятками замков и дворцов, обширных угодий, богатых земельных наделов, торговых кораблей и внушительной казной. Королевский престол, скорее, добавил бы ей больше хлопот, нежели привилегий.

Однако сама мысль о том, что у кого-то есть собственное суждение, а она не имеет силы это суждение изменить или запретить, выводила Эдессу Атри из себя. Она вообще легко злилась и в дурном расположении духа могла натворить много зла.

Удивительным образом невероятная своенравность сочеталась в ней со столь же невероятной, детской почти доверчивостью и внушаемостью, и это обстоятельство делало зиккенгенскую принцессу и ее сыновей самыми желанными кандидатами на королевский престол от хварлингской знати.

Рослые, кряжистые, как дубы, способные свалить кабана одним ударом, зиккенгенцы панически боялись своей непредсказуемой и самолюбивой матери. При ней они старались не проронить лишнего слова и лишь изредка скрипели зубами, когда она на людях пускалась в подробные описания видений их блестящего будущего. Надо заметить, что видения и вещие сны посещали принцессу, недавно назначившую себя ясновидящей и пророчицей, чуть ли не каждую ночь.

Зато вырываясь из-под материнской опеки, Хильдебранд, Гидеон и Кавендер срывали зло на ком попало, постоянно впутываясь в темные истории и становясь главными персонажами самых неприличных и громких скандалов при охридском дворе.