Мысль о «несочетании» цветов странным образом упорно ввинчивалась в голову, словно была тем самым ключиком, который должен открыть дверь во временно попорченную память. Что ж, раз должен был, то и открыл. Вспомнилось ей все тут же в мельчайших подробностях. Красиво накрытый стол, красивый приветливый мужикашка Артемий, с удовольствием жующий ее котлетки, красивые и душевные слова, отлетающие от него ловкими мячиками и попадающие прямо в цель, то бишь в ее дурную головушку… А потом еще было шампанское. Да, было шампанское! Он как-то его еще обозвал смешно… Она его выпила, и… И дальше уже ничего не помнит…

В очень нехорошем предчувствии она с трудом поднялась, грузно осела на стул, огляделась. Сколько она вот так, на полу пролежала? Вроде за окном уже светло… Уже утро, что ли? Ну да… Мужикашка приходил вечером – она это точно помнит. Стало быть, сейчас утро, раз за окном светло.

Больными, ничего толком не видящими глазами она снова обежала комнату, равнодушно отмечая слегка потрепанный ее вид – ящики комода сдвинуты со своих мест, дверцы шкафа открыты, постельное белье, сложенное прежде аккуратными крахмальными стопочками, некрасиво вздыбилось и будто перемешалось в непривычном глазу беспорядке. Потом взгляд ее упал на открытую коробку, брошенную около дивана, и сердце вздрогнуло, зашлось в тоске от дурного предчувствия…

Впрочем, это было уже не предчувствие. Сердцу не хотелось верить, конечно, оно и понятно… А голова уже все поняла. Коробка-то была та самая. Неприметная, заветная коробка из-под сапог, в которой она много лет хранила свои сбережения. Ей казалось, так ловко хранила… Сверху в той коробке были клубочки да лоскуточки всякие, откроешь – не на чем глазу остановиться. И снизу тоже были лоскутки. А в середине… В середине коробки был старый трикотажный чулок, в котором завернута была толстенькая такая пачечка тысячных бумажек – все одна к одной гладенькие, новенькие, желтой резиночкой перехваченные. Она еще посмеивалась сама над собой, выуживая коробку палкой из самого дальнего угла под диваном, чтоб очередную бумажку туда положить – вот, мол, храню деньги не в банке, а в чулке… Так вроде надежнее… Банк лопнуть может, а чулок чулком и останется…

Нечего было и вставать со стула, чтоб удостовериться в очевидном. И как это он нашел, где она деньги прячет? Даже и в коробке ничего не разрыл, сволочь… Все лоскутки да узелки сверху так и лежат, и никого своей наивностью не обманули…

Боль потери вдруг вызрела наконец, проникла в самую сердцевину сознания, и она схватилась за горло, раскрыла глаза от ужаса. Боже мой, столько лет бумажка к бумажке, тысяча к тысяче на черный день… Сколько нервов, сколько экономии в эти бумажки вложено, только она одна знает!

Господи, даже слез нет. Лишь отчаянная мысль бьется в больной голове – надо же что-то делать, надо же срочно что-то делать! В милицию звонить, вот что…

Быстро подскочив со стула, она тут же осела назад – тело совсем не слушалось. Непривычным было тело, чужим. Слабым, раздавленным, как хлебный мякиш. Однако со второй попытки все же встать удалось, и даже получилось добрести кое-как в прихожую, снять трубку с телефона и набрать короткий двухзначный номер.

– Алё… Это милиция? Меня обокрали… Приезжайте, пожалуйста…

Голос был дряблым, хриплым, тонюсеньким – не ее совсем голос. Каждое слово отзывалось болью в голове, и она даже не сразу поняла, чего от нее добиваются на том конце трубки.

– А… Да-да, адрес… Погодите, сейчас соображу… Не, не ограбление… А может, и ограбление, откуда ж я знаю? Приезжайте, сами все увидите…

Приехали быстро. Уже через двадцать минут дверной звонок забухтел требовательно и сердито, вошли двое, уставились на нее спокойно-выжидательно.

– Ну? Что у вас, гражданочка? – спросил первый, коренастенький такой, с крепкими прокуренными зубами. – Рассказывайте все по порядку.

– Так меня обокрали… Деньги взяли, сто шестьдесят тысяч рублей…

– А при каких обстоятельствах? Дверь вроде не взломана…

– Не. Не взломана. Он сам вошел.

– Как это – сам? То есть вы кого-то сами впустили?

– Ну да. Впустила.

– И дальше что? Впустили, и дальше что?

– Так ничего… Вон за стол сели, я кормить его начала…

– Кого – кормить? Грабителя кормить?

– Да нет же! Вы не поняли! Я ж тогда не знала, то он грабитель! Я сама его позвала… Ну, в гости, значит… Он позвонил, я и позвала…

– Так это ваш знакомый, что ли? – вступил в разговор другой, высокий и хмурый.

– Нет. Не знакомый. Ну, то есть… Как бы это сказать? Я накануне объявление в газету дала, что, мол, желаю познакомиться с целью создания семьи…

Приехавшие коротко переглянулись и окинули ее любопытными мужскими взглядами, будто хотели оценить ее шансы на создание семьи. Потом коренастый протянул участливо:

– Что ж, тогда с вами все понятно, гражданочка… Что ж вы так неосмотрительно желаете познакомиться? Да еще и объявление дали? Можно сказать, сами своими руками жулика в дом завлекли…

В другой раз как-то поосторожнее знакомьтесь! Где у вас деньги-то были?

– Да вон, в коробке из-под обуви…

– А он вам винцо налил, пока вы на кухню бегали?

– Ага… Я за котлетами пошла, прихожу, уж и налито вон в бокальчике было…

– Понятно. А как вы себя чувствуете? Может, вам врача вызвать?

– Да нет, ничего. Я сама отойду. Я баба крепкая. Вы мне лучше деньги мои…

– Ну, с этим потруднее будет. С этим, можно сказать, вообще большая проблема. Это вряд ли, честно вам скажу. Хотя… Вы здесь, на столе, ничего не трогали? Он из какого бокала пил?

– Да брось ты, Паша… – стрельнул недовольным глазом в товарища тот, который повыше. – Чего он, идиот, что ли? Взял и специально для тебя пальчики свои на бокале оставил?

– Да ладно… Давай уж проверим для очистки совести. Да и в протокол что-то писать все равно надо… – И, обращаясь уже к Тамаре, проговорил весело: – Протокол будем писать, гражданочка? Показывайте, где нам присесть! Может, на кухне? Пойдемте-ка мы с вами на кухню, а товарищ мой в комнате пока поработает…

– Значит, не найдете вы его все-таки? – убито поплелась за ним Тамара на кухню. – Он видный из себя такой, вежливый, в костюме с галстуком, его Артемий зовут…

– Артемий, говорите? – поднял он на нее смешливые глаза, крепко усаживаясь на стуле и кладя на кухонный стол черную коленкоровую папку. – Ишь, имя-то какое звучное придумал… Артемий, главное…

Через час они, напившись чаю и съев предложенные Тамарой котлеты, засобирались уйти. Она вывела под диктовку коренастого в конце заполненной его аккуратным угловатым почерком бумаги, что «со слов моих записано верно», поставила закорючку подписи. Уже в дверях спросила с надеждой:

– Так, может, найдете вы его, Артемия этого, а?

– Все может быть, гражданочка. Все может быть. Постараемся. Мы вас потом вызовем повесткой, ждите…