Однажды вечером она нашла двери закрытыми. Дрожь пробежала по ее телу. Она несколько раз обошла ферму, ища как бы войти. Тщетно. Во двор вели двое ворот. Те, которые выходили в сад, растворялись на обе половины. Верхняя скобка могла быть не заперта на замок. Она взяла шест, попробовала приподнять скобу. Ворота не поддались. Маленькими частыми толчками плеча она попытала сдвинуть тяжелую балку. Тогда ей пришло в голову перелезть через забор, но все лестницы были сняты, и вдруг, чувствуя себя погибшей, она упала на землю с мрачным отчаяньем в душе.

Быть может, ее посещения стали известны.

Один из братьев мог сыграть с ней эту штуку, заперев все двери до ее прихода. Завтра все станут надоедать ей своими расспросами, если будет замечено, как она пробиралась в дом, и она уже слышала над собой раздававшийся, как колотушка, суровый голос Гюлотта. Что могла бы она ответить?

Глухой непрерывный шум донесся до нее сквозь толщу стен: это пережевывали жвачку коровы.

Их тихое спокойствие возбудило в ней зависть. Она хотела бы быть, как эти коровы, лежавшие на соломенных подстилках хлева: животные ведь не имеют мыслей. Вдруг раздавшийся из комнаты фермера кашель заставил ее внезапно привскочить. Что, если он выслеживал ее! Она бросилась в тень. К ее руке прикоснулась другая. Перед ней стоял Ищи-Свищи.

– Пойдем, – сказал он.

Лицо его сияло широкой, радостной улыбкой. Она сделала отрицательный знак головой, и хотя говорила «нет», но не противилась ему. Он обвил ее стан рукою и приподнял ее. Они прошли через сад. Он уносил ее, как клад и как добычу. Оцепенение овладело ею, и она позволяла увлечь себя. Они углубились в лес. Там она вырвалась от него.

– Пусти меня!

Он отстранил руки. Она упала на землю, разразилась потоком слез и билась о траву головой, причитая:

– Я погибла! Кто вернет мне мою честь?

Он пожимал только плечами, мало понимая эти тонкости. С руками в карманах, он раскачивался на коленях, стараясь найти какое-нибудь хорошее, доброе слово. Он наклонился к ней и проговорил:

– А на что же я, наконец?

Она ответила с гордым презреньем.

– Ты?

И окинула его с ног до головы. Он возразил, слегка раздражаясь.

– Да, я… Разве я хуже других?

Она разразилась потоком упреков. Он, он – был виной, что с ней случился такой срам. Теперь она ничто. Она принуждена провести ночь в лесу. У публичных девок есть, по крайней мере, свои койки. Это слово возбудило в ней другие мысли, она стала выговаривать ему, что он обошелся с ней, как со всеми другими девками, к которым он привык. У него бывали грязные и позорные сношения. Это сразу видно. Если бы это было не так, он уважал бы ее, он… и тому подобно. Он холодно и жестоко ответил:

– Ты сама могла бы не поддаться.

Эта ледяная жестокость придавила ее. Он оскорблял ее теперь, позднее станет, наверно, бить! На него вдруг налетела печаль. Он присел возле Жермены.

– Постой, Жермена, ты так скажи своему отцу…

Она резко перебила его:

– Довольно, мы больше не увидимся. Все кончено.

Что?.. Что такое она сказала? Он на мгновение замер. Это резко сказанное слово оглушило его, как удар прикладом. Он встал перед ней и сказал, глядя в упор:

– И чтобы я тебя не видел больше, Жермена?

Он вытягивал шею с недобрым огоньком в глазах, сжимал обеими руками свою грудь и продолжал:

– Чтобы я тебя не видел больше! Ты ли, Жермена, говоришь это? О, если это правда, если это только так, я возьму тогда тебя за горло…, вот так и те…

Он не кончил. Она вскричала. Тогда он развел руками, отрывисто дыша, охваченный ужасной слабостью.

– Вероятно, я не так понял. Слушай, Жермена, не нужно мне говорить о том, чего я не могу понять. Я не учился в школе, да. Люди леса то же, что звери в нем. Скажи, Жермена, ведь все это неправда, что ты наговорила?… Ведь так?

Он запутался в словах от волненья. Его голос заглох в неистовом потоке поцелуев, и Жермена, видя его покоренным и кротким, с гордостью почувствовала себя более сильной. Она позволила его дрожавшим рукам привлечь себя. С выражением беспомощности и слабости на лице, он, улыбаясь, говорил ей:

– Ты можешь меня теперь бить. Я не отплачу тебе ничем. У меня нет больше силы. Я теперь как малый ребенок, который только что родился.

Она испытующе поглядела на него с любопытством и восторгом.

– Ты говоришь мне это, чтобы заставить меня поверить?

– Совсем нет. Я не комедиант и ничего из себя не разыгрываю…

Все равно. Она помнит еще, что он только что произнес. И так как он делал вид, что не припоминает, она повторила ему. Он обнял ее и безумно поцеловал, желая превратить все в шутку. Она почувствовала, что досада ее миновала, благодаря ошеломляющим поцелуям. К ее сладостным мечтам примешивался страх от царившего безмолвия леса. Никогда еще не испытала она чудесного ужаса полночи.

Целый уголок ее существа пробуждался для новых ощущений. Легкое дуновение ветра обвевало кусты и замирало, коснувшись ее кожи, словно чье-то холодное дыханье. Она слушала, как в воздухе тянулся глубокий ропот леса, и мало-помалу дремота овладела ею. Она прижалась к его груди, согретая его теплыми объятиями, и они долго так оставались, слившись в немой радости принадлежать друг другу.

Под конец глаза ее закрылись, обращенные к этому смуглому лицу мужчины, залитому голубоватым светом лунной ночи. Она заснула.

Объятья ее возлюбленного служили ей ложем до рассвета. Эти объятья были гибки и теплы и лучше льна и пуха, а он бодрствовал над нею, боясь произвести малейшее движение. Черты ее тела вызывали в нем непрерывную сладость страсти, которую он хотел испить до конца. И он глядел, как волновалась белизна ее груди, и не думал ни о чем, ощущая внутри себя что-то сладкое и могучее, чего он никогда не знал.

Незадолго до зари она потянулась, и медленно ее глаза открылись. Она увидела его как бы сквозь сон, неподвижно сидевшего с сияющей улыбкой, обнаруживавшей широкий ряд зубов. Она припоминала некоторое время. Ее глаза подернулись страхом при виде листвы, еще одетой мраком ночи. Она не сознавала ясно, почему проснулась на коленях мужчины и в таком месте. Когда вспомнила обо всем, она закрыла лицо руками, охваченная горьким стыдом.

Утро медленно поднималось, пробуждая песни птиц. Они двинулись к ферме.

Жермена услышала скрип отворяемых ворот…

При проблесках света начинавшегося дня какая-то человеческая фигура отделилась от хлева. Жермена узнала в ней коровницу. Тогда они нежно распрощались.

В то время, как она пробиралась через сад, исчезая позади деревьев, он следил за ней глазами, посылая ей воздушные поцелуи.

Жермена вошла в дом. Комната ее была отдельно от других, и она могла пройти в нее неслышно.