Боярин широко перекрестился, допил мед из высокого серебряного кубка и вышел из трапезной.

Ранним утром, едва солнце успело высушить выпавшую за ночь росу, ворота усадьбы распахнулись, и из них широкой рысью выехало два десятка всадников, каждый вел в поводу двух заводных коней.

Ради быстроты похода боярин Умильный на этот раз обоза с собой не брал, уложив снаряжение и припасы в чересседельные сумки. Коли татар еще вчера видели за мелководной Лемой, сегодня они могли уже дойти до самих Панышонок. Стало быть, и подмоге требовалось успеть туда дотемна. А обозу, даже торопясь, от Рагоз до зоринской усадьбы — три дня хода. Этак татары все разорить успеют и назад спокойно уйти.

И все-таки лошадей Илья Федотович не гнал, в галоп не пускал и даже с рыси временами переходил на шаг, давая скакунам возможность поберечь силы. Незадолго до полудня они миновали самую дальнюю умильновскую деревушку — Порез и оказались на землях одного из татарских соседей, Услум-бея. Выкашивающий луг смерд опустил косу, скинул шапку, поклонился всадникам, а затем, как заметил боярин, перекрестил им спины. Похоже, весть о татарах успела дойти и до крепостных.

На берегу реки Лумпун боярин остановил отряд на дневку, велел расседлать коней, напоить их и оставить пастись возле кустарника. За то время, пока люди жевали жесткое вяленое мясо, запивая его теплым шипучим квасом, скакуны немного отдохнули. Осушив свою флягу, Илья Федотович велел холопам надевать брони и седлать заводных. Здесь, в одном переходе от поместья боярина Зорина, двигаться налегке становилось опасным.

* * *

— Кажется, валяться без сознания входит у меня в привычку, — пробормотал Андрей, понимая, что лежит отнюдь не в траве возле внезапно остановившейся лошади. Все вокруг неузнаваемо изменилось. Во-первых, под спиной не доски или колючая шелестящая трава, а нечто матерчатое и комковатое. Или, говоря по-русски, какой-то дешевый, изрядно свалявшийся матрас. Во-вторых, пахнет здесь не дорожной пылью или травяной свежестью, а вареной рыбой, а еще пересушенным сеном, навозом, свежепиленной древесиной. В-третьих, вместо поскрипывания тележных колес и нудного понукания возчиков слышится кудахтанье, блеяние, недовольное мычание, деловитые перекрикивания людей, стук молотков. Возникало ощущение, что из воинского обоза сержант мгновенно перенесся в самый центр скотного двора.

И опять Матях с надежой подумал, что сон окончился — сейчас он откроет глаза и увидит обшитый вагонкой и покрытый лаком потолок. И окажется, что он просто приехал к бабушке в деревню и та пошла на утреннюю дойку, пожалев, как всегда, будить своего непутевого внука.

«Десять, девять, восемь… — начал мысленно считать Андрей, — …два, один!»

Он поднял веки и обнаружил над собой плотно подогнанные друг к другу тонкие, в кулак, бревнышки, между которыми торчали белые пряди болотного мха.

— Очнулся, хороший мой? Ничего не болит?

Андрей повернул голову. Возле постели сидела тонкая, словно молодой ковыль, девушка лет восемнадцати, с округлым лицом и крохотным носиком, голубыми глазами и русыми, судя по выбивающимся из-под платка прядям, волосами. Губы у нее были маленькие и узкие — не рот, а крохотная черточка. На подбородке темнела небольшая ямочка, еще меньше рта. Из одежды на девушке была рубаха свободного покроя с длинными рукавами, поверх которой, словно очень большая майка, лежал сарафан с синими атласными лямками, расшитой красными цветами грудью и широким зеленым поясом, сделанным почему-то не на талии, а немного выше живота.

— Ты кто? — несколько грубовато вырвалось у него.

— Прасковья Куликова я, — почему-то покраснела девушка. — Меня Илья Федотович просил присмотреть за тобой. Сказывал, недужный сильно.

— Да вроде ничего, живой. — Андрей повел плечами, согнул и разогнул ноги, потом присел в постели. Кажется, у него действительно ничего больше не болело. Однако на всякий случай сержант сразу предупредил: — Вот только не помню ничего до того, как нашли. Провал в памяти.

— Вот. — Девушка сняла со стоящего рядом стола деревянный поднос с пирогами. — Хозяйка велела расстегаи с судаком и пряженцы грибные тебе принести. Оголодал, верно, с дороги. А я за сбитнем горячим схожу.

Дождавшись, когда сиделка выйдет, Матях откинул тонкое шерстяное одеяло, поднялся. Покрутил, разминаясь, руками, пару раз присел. Чувствовал он себя здоровым, как никогда. Вот только припахивало из подмышек изрядно, даже сам чувствовал. Да и неудивительно: не мылся чуть не полмесяца, одежду почти неделю не снимал. Вот и сейчас его прямо в рубашке и штанах на тюфяк уложили. Хорошо хоть, поршни кто-то снять догадался.

Сержант подошел к окну, дотронулся до светящегося прямоугольника. Рама была затянута чем-то напоминающим кальку или пергамент. Андрей снял запирающую окно палку, потянул створки на себя. В лицо тут же ударило теплым ветром. Далеко впереди он увидел деревню, окруженную полями и огородами, слева играла белыми острыми листьями небольшая ивовая рощица, справа зеленело пастбище, на котором пощипывали траву несколько коров и десятка полтора белых коз с длинными витыми рогами. Внизу, метрах в пяти под окном, начиналась светло-желтая накатанная дорога, которая заворачивала за рощицу.

Матях высунулся наружу: вправо и влево от окна, вплотную примыкая к его домику, уходил частокол. Высота стены от земли до кончиков остро затесанных бревен составляла не меньше трех этажей обычного блочного дома. В общем, особо не полазишь и так просто не выпрыгнешь. Натуральный острог.

Сержант вернулся к постели, взял с подноса небольшой жареный пирожок, запустил в него зубы. Ничего, вкусно. Грибов и лука кухарка не пожалела, картошка совершенно не чувствуется. Прожевав первый пряженец, он взялся за второй, потом потянул к себе раскрытый сверху продолговатый, похожий на лодку, пирог, открывающий взору подернутую румяной корочкой рыбную начинку.

Дверь распахнулась, вошла девушка с большим деревянным ковшом в руках, и по комнате тут же растекся запах пряностей.

— Вот, сбитня отведай.

— Меня Андреем зовут. — Матях, принимая ковш, немного отпил.

По вкусу и цвету напиток напоминал чуть сладковатый бразильский кофе, перенасыщенный корицей, гвоздикой и цветочными ароматизаторами. Похоже, даже перцу добавили.

— Хорошо, — после пары глотков отставил угощение Андрей. — А ты тут как, Прасковья, за хозяйку будешь или помогаешь просто?

— Племянница я Илье Федотовичу, — потупила взгляд девушка. — Как батюшка наш, Зосим Федотович, преставился, дядюшка нас с сестрой к себе взял. Нехорошо, когда девушки одни живут, без родичей, что заступиться могут. В имении он ключника своего оставил, за хозяйством доглядывать, а нас сюда забрал.

— Далеко имение-то?

— В Пятиречье оно, на берегу Ладожском. Возле порта Вьюновского.

— Далеко, — присвистнул Андрей и потянулся к ковшу. Хоть и странный здесь кофе варят, а пить все равно хочется. — Что же теперь с ним будет?