— У них было два сына, и каждый из них обладал индивидуальностью. Однако Хол подходил им больше и поэтому стал идеальным ребенком. Ты же тоже старался снискать их благорасположение и, когда тебе это не удалось, решил достичь той же цели другим путем.

Он одарил ее покровительственной ухмылкой:

— Я смотрю, ты уже во всем разобралась.

— Да, именно так. Иначе я пришла бы в ужас от всего того, что случилось сегодня. Даже еще несколько месяцев назад так бы это и было. Но сейчас я абсолютно уверена, что ты не хотел причинить мне вреда. Теперь я знаю тебя лучше. Я много наблюдала за тобой в последнее время. Я видела, как ты плакал над телом брата. Ты совсем не такой плохой, как считают многие люди. Ты просто не смог соперничать с положительным, идеальным Холом, потому решил взять реванш в другой сфере.

Наконец-то Дженни удалось привлечь его внимание. Он слушал ее. И, несмотря на то, что его так и тянуло ей возразить, в том, что она говорила, определенно был смысл. Он уставился на ноги, только сейчас заметив, что его ботинки покрылись слоем пыли, которую он невольно выбил из почвы, нетерпеливо притопывая ногами.

— Я лишь беспокоюсь о том, насколько далеко ты продвинешься?

Он поднял голову:

— Продвинусь куда? Что ты имеешь в виду?

— Ты хотел убедить всех, и прежде всего себя самого, что тебе на все наплевать. Как далеко ты зайдешь, пытаясь доказать им, что они правы? Насколько продвинешься вперед, пытаясь убедить всех в своем падении?

Он заложил руки за ремень и высокомерно склонил голову набок.

— Давай, давай, продолжай. Почему бы тебе просто не высказать прямо то, что ты имеешь в виду, а не ходить вокруг да около. Ты думаешь, мною движут пагубные страсти?

— Люди, не уважающие себя, не имеющие чувства собственного достоинства, часто делают глупые вещи.

— То есть злоупотребляют быстрой ездой, напиваются и поступают опрометчиво?

— Именно так.

— Черт побери. Да спроси любого. Он расскажет тебе, какое у меня достоинство. Насколько я самоуверен и тщеславен.

— Я говорю не о том, как ты действуешь, а о том, что чувствуешь. Я видела тебя другим, видела ту чувствительную, ранимую твою сторону, которую ты никому не показываешь.

— Так ты считаешь, что я просто совершаю медленное самоубийство?

— Я вовсе не говорила этого.

— Но имела в виду, — сказал он, раздраженно отбрасывая волосы со лба. — Ты слишком засиделась на своей психоаналитической кушетке, Дженни.

Кейдж был достаточно убедителен, чтобы заставить ее в это поверить.

- Хорошо, извини, — ответила она. — Но я беспокоюсь об этом лишь потому, что ты мне дорог, Кейдж.

Он немедленно ослабил свою защиту, его глаза смягчились.

— Я очень ценю твою заботу, но тебя не должны так беспокоить мои прихоти. Мне нравится быстрая езда, бездумное пьянство и… Что там еще было? — насмешливо поинтересовался он.

Однако Дженни пока была не готова расстаться с серьезностью.

— Я думаю, твои родители тоже беспокоятся о тебе.

Весь его юмор испарился. Он грустно поднял янтарного оттенка глаза и уставился мимо нее вдаль, на открывавшийся перед ним безрадостный, пустынный пейзаж.

— Неужели мама не понимает, как бы я хотел быть к ним ближе, к ним обоим? Едва услышав о Холе, я жаждал подойти к ним и обнять их. — Его голос дрогнул. — Я бы хотел, чтобы они обняли меня.

— Кейдж. — Дженни потянулась, чтобы коснуться его руки. Он отдернул ее. Ему была не нужна ничья жалость.

— Я не приближался к ним, поскольку был уверен, что они не хотят видеть меня рядом. Поэтому решил выразить им свою любовь и симпатию другим способом. — Он вздохнул. — Только они этого не заметили.

— Я заметила. Я была тебе признательна.

— Однако ты также не позволяла приблизиться к тебе, Дженни, — внезапно заметил он, настойчиво пытаясь поймать ее взгляд.

Она отвернулась:

— Не понимаю, о чем ты.

— Ты чертовски хорошо все понимаешь. Когда мы были в Монтерико, ты зависела от меня, полагалась на меня эмоционально и физически. Мы вернулись домой, и я опять стал прокаженным. «Руки прочь». Ты не касаешься меня. Не разговариваешь. Черт возьми, да ты даже не хочешь взглянуть на меня.

Он был прав, но она не хотела этого признавать.

— И я задаю себе вопрос, не связано ли твое намеренное избегание моего общества с той ночью, что мы провели в Монтерико?

Голова Дженни дрогнула, она облизнула губы, язык внезапно присох к гортани.

— Конечно, нет.

— Уверена?

— Да. Какая связь?

— Мы спали вместе.

— Но не так! — воскликнула она, словно защищаясь.

— Вот именно, — сказал он, делая шаг вперед и нависая над ней. — Но то, как ты к этому относишься, заставляет предположить, что «именно так». В чем ты чувствуешь себя виноватой?

— Я не чувствую себя виноватой.

— Разве? — настойчиво продолжал он. — Разве ты не думаешь, что не имела права спать в моих объятиях, одетая лишь в тонкую рубашку? Не думаешь ли ты, что это является предательством по отношению к Холу, лежавшему мертвым в гробу? Так ты считаешь?

Дженни повернулась к нему спиной и скрестила руки на животе, словно почувствовав внезапную боль.

— Я не должна была вести себя с тобой таким образом.

— Почему?

— Ты сам понимаешь, зачем спрашивать?

— Потому что ты заранее уверена в том, что могут подумать о женщине, которая провела со мной ночь в одной постели?

Она ничего не сказала.

— Чего ты так испугалась, Дженни?

— Ничего.

— Ты опасаешься, что кто-нибудь узнает о той ночи?

— Нет.

— Тебя страшит то, что твое имя будет добавлено в список бывших подружек Кейджа Хендрена?

— Нет.

— Ты боишься меня?

Даже не смолкавший ни на минуту ветер не смог заглушить взволнованные, душераздирающие интонации ее голоса. Она повернулась к нему и заметила на его лице печаль и горе.

— Нет, Кейдж, нет. — Чтобы подтвердить это, она подошла к нему и обняла за талию, прижавшись щекой к его груди.

Внезапно он также потянулся к ней и заключил в объятия.

Я не вправе обвинять тебя, даже если это было бы и так, особенно после всего произошедшего сегодня ночью. Но, господи, как же я ненавижу это. Я ненавижу это больше всего на свете. Я не вынесу, если ты будешь бояться, что я причиню тебе вред.

Дженни не могла признаться ему, что ее пугает не он сам, а ее собственная, необъяснимая реакция на него. Когда он оказывается поблизости, она словно выбирается наружу из раковины, в которой привыкла жить в этом чопорном доме, и становится совсем другой женщиной.