Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что-то Гена слишком много говорит. Подозрительно, на него это непохоже.
– Он просто не знает, о чем говорить с девушками, вот и рассказывает про работу.
– Ну, с Галей он вроде нашел общий язык.
Упомянув о Гале, Орехов ждет реакции. Девушка только плечами пожала. Он не заостряет внимания, просто обмолвился, без всякого умысла, к слову пришлось. Он может спросить и о другом.
– А где вы все познакомились?
– В спортзале, я ведь тоже хожу в теннис играть, и Танюшка ходит. У меня и разряд есть, второй.
– А у меня даже юношеского нет, ни по какому виду.
– Просто ты, наверное, не хотел. У тебя и сейчас вполне спортивный вид. А насчет того, почему отказался от карьеры, можешь не говорить, если не хочешь. Я ведь так, из любопытства… Да и пора уже.
– У тебя есть телефон?
– Есть, можешь позвонить. Кстати, Танюшка на завтра приглашала, я, наверное, приду. Ну, счастливо. Не боишься так поздно?
– Ерунда. Я быстро бегаю.
В дверях она оглядывается и машет ему рукой.
Орехов бредет по улице. Ни души. Какие хулиганы могут быть в четвертом часу. Они давно спят. Дураки, такая славная ночь, вернее, утро. Но глаза у Орехова совсем отказываются смотреть, ноги гудят.
В восемь утра его будит жена. Орехов мычит, прячет голову под одеяло, но жена не отстает, и он сдается. Оказывается, он должен съездить на базар и купить продуктов для праздничного стола – в воскресенье сыну, Юрке, исполняется четырнадцать. На базар так на базар. Он разве спорит.
Но не нравится здесь Орехову. Пирамиды лакированных сверкающих яблок, сочные разрезы гранатов, вызывающие обильное слюновыделение, золотые дыни… И цены, взятые словно из другого измерения, – все это подталкивает к размышлениям о куцем сибирском лете, о молодости, потраченной на изнурительную гонку непонятно за чем, или за кем, об усталости, якобы неизвестной сидящим за прилавком мужчинам в громадных черных кепках и ярких тюбетейках.
Орехов покупает сметану, мед, орехи, вспоминает про апельсины, взятые у Новоселова, и дома, перед женой, включает их в общие затраты. Юрка просится в лес. Щенок-акселерат Патрик кладет тяжелые лапы на плечи хозяина и заглядывает ему в лицо. Орехов целует его в нос и гладит мускулистую спину. Он понимает и сына, и собаку, ему самому хочется в лес, но, к сожалению, должен ехать на работу, иначе он подведет людей. Жена и сын молчат, Патрик ластится, заигрывает. Жалко щенка, но пора, время уходит. Для пущего спокойствия он одевается в рабочую одежду, в рабоче-спортивную.
Сначала в гараж, потом в общежитие, потом? Потом по обстоятельствам. Сережа еще не умывался. Лежит на кровати и курит натощак.
– Неужели набрался вчера?
– Было дело. Душа потребовала. А ты что так рано, я еще не завтракал.
Орехов подозревает, что Сережа называет завтраком, и смотрит на часы, дает понять, что дело серьезное и кататься в поисках пива им некогда.
Пока Сережа одевается, он заглядывает к своим подшефным. Ребят в комнате нет. Значит, продолжают веселиться. И Леночка уже с ними.
– Ладно, так и быть, вылечу тебя, только поторапливайся.
Они садятся в машину. Сережа сидит молча, но стоило свернуть на окраину, где нет ни ресторанов, ни забегаловок, и он уже беспокоится:
– Куда ты меня везешь?
– Сейчас мы навестим Славика и Гену.
– А на кой черт они мне сдались?
– Они гуляют на свадьбе. Кстати, я познакомился там с очень милой девушкой. Не ухмыляйся, без всяких грязных целей. Чисто платоническое чувство.
– Платонические чувства – это извращение.
– Остришь?
– Так же, как и ты насчет чистых целей. А ты уверен, что наши доблестные фендрики не уничтожили остатки огненной воды?
– Исключено, я ее спрятал вчера.
– Найдут.
– За кого ты меня принимаешь. Я снял крышку со смывного бачка, поставил бутылку в воду и снова закрыл. Только не проболтайся, а то неудобно будет. Преподнесем ее так, будто не они нас, а мы их угощаем.
– Так она же холодная будет.
– Разве плохо?
– Наоборот. Однако вы оригинал, батенька. Не ожидал.
– Слушай, это по твоей части, из-за чего началась Троянская война?
– Из-за красивой бабы, по имени Елена. А далеко до той хаты, где унитаз водкой моют? Представляешь, как оригинально будет, если она там разобьется. Мы не слишком медленно едем?
– Уже прибыли, вон желтая пятиэтажка.
– Воистину – желтый дом.
Орехов останавливает машину под окнами и запирает дверцы. На лестнице он пытается проинструктировать спутника, но замечает, что его не слушают, и обиженно замолкает. Распинайся перед каждым, когда своих проблем невпроворот.
У Славика могло разладиться с долгоносенькой, и тогда он с утра начнет домогаться Лены. Или Гена, тот хитрее и, уж совсем непонятно почему, болтливее. По простоте душевной может ляпнуть лишнего и все испортить. Но может и не только по простоте.
Он звонит в квартиру Раисы.
– Нам, наверное, туда, – говорит Сережа и показывает на соседнюю дверь, – слышу возгласы индейцев.
Им открывает жених. Особой радости на его лице не видно. Сережа отступает, пропуская Орехова для объяснений. Но из комнаты уже слышно величальную.
– К нам приехал, к нам приехал шеф наш, Боря дорогой, – поет Славик.
Орехов извиняется перед хозяином и говорит, что он на минуточку, и сам оглядывает поредевшее застолье – Лены нет. Гены и его подружки – тоже нет.
А Славик дирижирует, трясет чубом и призывает повторить величальную, и его поддерживают, сначала Раиса, а потом и остальные.
– Шеф наш, Боря дорогой, – подтягивает жених.
Их пытаются усадить. Сережа сразу же просит, чтобы ему разрешили сходить в «укромное место» и возвращается с поллитрой в руках:
– Простите, у меня такой ритуал.
– Поэты, как всегда, оригинальничают, – смеется Орехов.
– А вы пишете стихи? – оживляется Раиса.
– Случается.
– И печатаетесь?
Все смотрят на нового гостя. Тот широко улыбается, Орехов уже не рад, что привез его сюда, чего доброго напоят работника.
– Нет – смеется Сережа, – я пишу в основном неприличные стихи.
– Ой, почитайте.
– Это не для женских ушей.
– Да я на стройке работаю, хочешь частушку расскажу? – Раиса обнимает его за шею и шепчет на ухо.
– Прекрасно, ты обалденная баба, дай я тебя поцелую.