агитаторов заключалась в том, чтобы познакомить избирателей с биографией кандидатов, обеспечить поголовную явку на избирательный участок в день выборов. Агитаторы часто соревновались между собой, чьи избиратели проголосуют раньше. Институтская партийная организация была заинтересована в том, чтобы раньше других рапортовать райкому партии о завершении голосования, хотя формально голосование продолжалось до 12 часов ночи. Райком же, в свою очередь, подгонял местные учреждения, чтобы послать победную реляцию в городской комитет партии, и так повсюду, на всех уровнях старались заслужить одобрение вышестоящего лица или организации. Каждый избиратель имел свой номер в списке, и в комнате, специально отведенной для агитаторов, крестиком помечались проголосовавшие. К тем же, кто «запаздывал», т. е. не приходил на избирательный участок до 11-12 часов дня, шел агитатор и напоминал избирателям, что пора голосовать. Избиратели и сами прекрасно разбирались во всей этой механике и старались «не подводить» своего агитатора, который не мог уйти домой до тех пор, пока все его подопечные не проголосуют.

Так случилось, что среди моих «подопечных» оказалась Лидия Тимашук. Да, да, та самая Лидия Тимашук, которая послала донос о «врачах-отравителях» и прославилась своей бдительностью на всю страну. 10 января 1953 г. было опубликовано сообщение об аресте «врачей-отравителей». А 21 января, в день рождения В. И. Ленина, на первых страницах газет было опубликовано Постановление Президиума Верховного Совета СССР о награждении Тимашук высшим орденом советского государства — орденом Ленина. Это было глубоко символично: на первых страницах газет помещена фотография основателя советского государства, а чуть ниже благословление его именем провокатора советского государства!

Я не раз думал о том времени и о том духовном кризисе, в котором оказалось тогда наше общество. И это награждение в день рождения Ленина показывало, что руководители партии, видно, совсем утратили чувство меры, реальности, я уже не говорю о вкусе. До вкуса ли здесь!

Я прекрасно помню огромную многокомнатную квартиру, в которой жила Тимашук. Собственно, в этой квартире жил целый клан, поэтому, наверное, эта квартира мне и запомнилась. Все ее обитатели носили одинаковую фамилию, все, кроме Тимашук. Тимашук жила в одной комнате со своим мужем, и я по долгу агитатора бывал у них. Выглядел ее муж человеком интеллигентным, возможно, он также был врачом (Тимашук была рентгенологом). Был он уже немолод, да и сама Тимашук выглядела далеко не первой молодости. Запомнился мне рассказ ее мужа, как сразу после окончания войны жили они в Великих Луках в землянке. Обстановка в комнате у них была самая скромная. И Тимашук, и ее муж также производили впечатление людей скромных. Как можно было даже на минуту вообразить себе, что эта слегка располневшая темноволосая женщина по указанию органов государственной безопасности деятельно участвовала в одной из самых гнусных провокаций на протяжении всех лет советской власти!

В середине февраля 1953 г. были выборы в Верховный Совет СССР. Тимашук пришла голосовать на избирательный участок, который помещался в здании нашего Института на Волхонке, 14.

К этому времени уже была напечатана в «Правде» статья Ольги Чечеткиной «Почта Лидии Тимашук», в которой Тимашук была изображена чуть ли не Сусаниным в юбке. Статья носила откровенно антисемитский характер.

Увидев Тимашук, к ней бросилась Полина Наумовна Шарова, женщина простая, чуть истеричная, ткачиха в прошлом, достигшая степени доктора исторических наук. Шарова обнимала Тимашук с какой-то истовостью, благодарила ее, целовала с кликушеским надрывом.

Не только мне, но и другим присутствовавшим при этой сцене было как-то неловко...

То был тяжелый день. Должно быть, на следующий день после выборов ко мне подошел один из сотрудников Института и, оглянувшись по сторонам, тихо спросил меня: «Ты ничего не слышал о Майском?»

— А что такое, — забеспокоился я, — я его несколько дней назад видел.

— Понимаешь, — продолжал товарищ, — говорят, что Майский арестован вчера.

Майский арестован!

Я вышел из Института и бросился к телефонной будке. Набираю номер. Гудки «готово», но трубки никто не берет.

На следующий день в Институте уже официально стало известно об аресте академика И. М. Майского. Немедленно нашлись охотники, их, к моему удивлению, оказалось немало, утверждавшие, что Майский, мол, был английским шпионом. И именно это обвинение было затем официально предъявлено ему.

Я был первым в жизни Ивана Михайловича аспирантом, защитившим кандидатскую диссертацию. Наши дружеские отношения были общеизвестны, да нам и в голову не приходило скрывать их.

Однажды летом 1952 года я шел в Институт вместе с Ниной Александровной Сидоровой, которая неоднократно избиралась секретарем партийной организации Института. Медиевист по специальности, она гордилась тем, что занимается «настоящей историей», а не современностью. Отношения у нас были довольно дружескими. Нина Александровна часто призывала меня бросить занятия современной историей ради медиевистики. Даже не знаю теперь, разумно ли я поступил, не прислушавшись к ее советам. Нина Александровна, обычно довольно сдержанная, со мной бывала порою откровенной и не боялась беседовать на разные «опасные» темы. Человеком она была сложным и противоречивым, и, когда я думаю о ее безвременной и несколько загадочной смерти, то явственно ошущаю, как тяжело ей приходилось порою...

Итак, мы шли в Институт и говорили о разных разностях. Я пошучивал, Нина Александровна отвечала вяло, думая о чем-то своем. Мы уже, было, подошли к Институту, как неожиданно она взглянула на меня и спросила в упор:

— Скажите, Саша, какие у Вас отношения с Дебориным и Майским?

— Самые дружеские.

— Но ведь у вас большая разница в возрасте, что общего может быть между вами?

— Видите ли, старики очень расположены ко мне, и я им многим обязан. Но, главное, они очень много знают того, чего не знаю я. Мне с ними очень интересно. И им как будто не скучно со мной.

Мой ответ показался Сидоровой, по-видимому, легкомысленным. Она взглянула на меня очень серьезно. В глазах ее промелькнуло как бы предостережение, но мгновенно исчезло. А, может быть, мне это только показалось?

— Саша, — начала она медленно, как бы размышляя сама с собой, привлекая тем самым мое внимание к значимости того, что она мне сейчас скажет. — Саша, — повторила она, — некоторым товарищам ваша дружба с Абрамом Моисеевичем и Иваном Михайловичем кажется странной. Я сама к ним отношусь хорошо, особенно к Абраму Моисеевичу, но у него, как и у Майского, есть прошлое и..., — тут она замялась, подыскивая слова, которыми можно было бы ясно сформулировать то, что она хотела, но, может быть, не должна была мне говорить, — одним словом, — неожиданно резко