имен я не знал. В зал заседания никого, за исключением сестры Джемилева, не допустили. И мы все скучились в маленьком закутке, примыкавшем к комнате машинописного бюро. Правда, здесь было окно и было светло. Время от времени мы выходили на лестничную площадку, где дежурили милицейские и сотрудники КГБ. Они с интересом посмотрели на меня, видно, лицо мое им было незнакомо, появилось еще несколько кэгэбистов, которых, видимо, позвали, чтобы они помогли установить мою личность. Через некоторое время они выяснили, кто я, тем более что моя фамилия была несколько раз названа, когда меня с кем-то знакомили.

В закутке, где мы находились, сидела беременная женщина, незнакомая нам, очевидно, сотрудница КГБ, внимательно слушавшая наши разговоры. На этой почве Ада «взыграла» и с трудом удалось ее успокоить. Каково же было мое удивление, когда примерно через полтора часа эту беременную женщину сменила другая сотрудница КГБ, также беременная! Меня это очень развеселило, видно, законы об охране труда строго соблюдаются в КГБ, и беременных сотрудниц направляют на «легкую» работу открытого наблюдения и подслушивания. Меня поразило значительное количество женщин среди присутствовавших там сотрудников КГБ. Мне и в голову раньше не приходило, что столько женщин занимается в КГБ оперативной работой.

Наконец заседание суда окончилось. Из дверей зала вышла сестра Джемилева, маленькая хрупкая женщина с очень приятным лицом и мягкими манерами. Меня представили ей, и мы сердечно расцеловались. Оба мы были растроганы. Джемилева рассказала, что суд, как обычно, был не более чем фарсом, все убедительные доводы защиты были отвернуты, отказ главного свидетеля обвинения Владимира Дворянского от показаний, данных им под нажимом во время предварительного следствия, не был принят во внимание. Суровый приговор суда в Омске был подтвержден. Мы вышли на улицу и распрощались. Андрей Дмитриевич и я направились к метро. В двух метрах от нас, по проезжей части, вдоль тротуара шли двое сотрудников КГБ в милицейской форме. Один из них безо всякого стеснения держал в руках подслушивающий аппарат. Когда я подошел к подъезду своего дома, то в машину, стоявшую близ подъезда, сели двое сотрудников КГБ. Видимо, они хотели знать, куда я направлюсь из здания суда.

* * *

Расставанье... Ко мне пришли друзья, и они упаковывают мои чемоданы. Время от времени я подхожу к ним, пошучиваю, но сердце щемит. Вот эти добрые руки моих друзей собирают меня в дальний путь. Эта маленькая хрупкая отважная женщина и муж этой маленькой женщины, в шутку я называю его «ревнивцем», и другая женщина, которая, возможно, еще любит меня. И еще расставанье с моими любимыми друзьями. У одного из них твердый профиль римского центуриона и яркие голубые глаза. Приходят и уходят друзья. Драгоценные минуты оставляемой навсегда жизни. Боже мой, неужели я никогда больше не увижу их?!

Никогда?! Я ненавижу это слово. Никогда — это значит небытие, смерть, забвение. И я стараюсь уверить себя, что обязательно еще встречусь с ними. Это будет, будет, и я внушаю эту веру и им, и, наверное, потому мы еще встретимся. А пока вот расстаемся на время, до встречи.

И еще расставание с теми, кто остается в стране, чтобы продолжать борьбу за права человека. Они остаются, эти мужественные люди — Сахаров, Григоренко, Орлов и другие, и другие. Последние встречи, рукопожатия, добрые напутствия. Накануне отъезда узнаю о создании группы по контролю над выполнением Хельсинкских решений.

...Последняя вечеринка у меня в доме с друзьями. Все свое имущество я раздарил друзьям, родственникам, но просил ничего не трогать до моего отъезда. Мне хотелось уехать из дома неразоренного, вроде как бы не насовсем, а на время и оставить дом таким, каким он был всегда...

...А потом проводы в аэропорту. Я прощаюсь: объятия, поцелуи, слезы, слова напутствия. Подымаюсь на площадку, друзья стоят внизу. Я делаю прощальный жест рукой и весело кричу, как лозунг: «Пенга-Пенга!» (шутя я говорил своим друзьям, что отправляюсь на уединенный остров в Тихом океане под названием Пенга-Пенга). Кричу весело. Внизу улыбаются, смеются, машут руками. Ухожу за загородку. Слезы стоят комом в горле, вот-вот разрыдаюсь. Все же беру себя в руки. Успокаиваюсь. Кому-то, кто покидал Москву до меня, я сказал вроде как в утешение: «Помни, что мир огромен и прекрасен. Надо только отрешиться от страха». И теперь я вдруг вспоминаю собственные слова.

Примечания

1

Философский словарь. Издание третье. Издательство политической литературы. — Москва, 1975, стр. 227.

2

Если я здесь не называю всех имен, то лишь потому, что сухое некомментированное перечисление имен может вызвать скуку у читателя.

3

Готовится к печати.

4

1 Организация русских черносотенцев с ярко выраженной антисемитской и антиреволюционной окраской.

5

Известный литературный критик, одним из первых объявленный «космополитом».

6

появился Деборин. Увидев Майского, он панически заметался, как заяц, попавший под свет автомобильных фар, а потом быстро сбежал по ступенькам вниз. Майский же, набычившись и не меняя направления, продолжал подыматься по лестнице.

7

Здесь игра слов при условии изменения лишь одной буквы: осуждение — обсуждение.

8

И. Н. Земсков ныне заместитель министра иностранных дел СССР.

9

Позднее ректор ВДШ