– Нет, Лёха, – дядя Миша впервые при мне назвал его так, по-пацански, – сам управляйся. На вот тебе нож, и действуй!

Лёшка Леший одной рукой прихватил сосунка за шею, а в другой руке у него очутился тот быстрый нож с наборной рукояткой.

Раз! И всё готово. Из распахнутой шеи два или три раза торкнулась чёрная на солнце струя и – всё.

Лёшка на пенёчке быстро вспорол по-детски розоватое пузцо с двумя рядами крошечных сосочков. Отшвырнул от себя окровавленные ошмётья внутренностей и протянул враз опустевшее тельце дяде Мише.

Тот, пока я с интересом смотрел на Лёшку, успел пристроить рогульки обочь костра и теперь заострённой с одного конца палкой пронизал насквозь розовую тушку и прилаживал всё это над углями.

– Давай, – сказал он мне, – крути поросёнка так, чтобы тушка равномерно поджаривалась. Да смотри, не прозевай, когда гореть начнёт.

Кого учить?! Мы это с ребятами на речке не раз делали, правда, только с зазевавшейся под ногами курицей, но всё-таки!

Жарить мясо на вертеле, и чтобы оно не подгорело, почти невозможно. Оно всегда старается завалиться на огонь той стороной, которая уже дымится. Вот и приходиться крутить тушку так, чтобы вскипающий на огненном дыхании жир не капал, возбуждая непомерный аппетит углей. Но сколько бы ты ни был внимательным и прилежным, жир всё равно, треща и брызгая, как чересчур разговорчивый пьяница слюной, обдаст коптящим пламенем уже подрумянившееся мясо, возбуждая и твой начинающий вскипать аппетит.

Время от времени, когда угли начинали уж очень «пыхать», я укрощал их водой, потом тыкал ножом мясо, но оно оставалось ещё жестковато, хотя могло сгодиться и такое.

Мясо – человек! Я чуть слюной не подавился, позабыв в руках Лёшки Лешего толчками уходящую жизнь бедного существа и по-детски розоватое пузцо с крохотными сосочками.

В жизни всегда так…

Дядя Миша не любил водку, хотя к вину был большой охотник. Но на этот раз, когда Лёшка Леший достал маленький, литра на полтора, жбанчик с домашней самогонкой, только одобрительно крякнул и отложил свою бутылку, которая ещё оставалось в запасе, снова в заграничную коробку.

Вот мы сидим на брёвнышке возле небольшого пня, на котором, как на разделочной доске, лежит поросёночек, с него дядя Миша только что соскоблил обугленные участки кожи.

– Ну, – сказал он, держа стакан, – за работу!

– Мишка, ты говоришь, как Хрущёв на партийном съезде. Давай просто выпьем за тех, кто уже не выпьет! И помолчим…

Я, страдая нетерпеньем быстрее прикоснуться к закуске, уже выпил, пусть и небольшую, порцию. В желудок словно кипятка плесканули. Ух-ты!

– Поперёд батьки…, – остановил на лету мою руку Лёшка Леший. Он, прижав концом ветки тушку, отполосовал ножом от румяного бока пласт с поджаристой крепкой корочкой и протянул мне. – На, гвоздь сапожный! Вспоминай Лёшку Лешего. Может, когда и за меня выпьешь.

– Выпью, дядь Лёш! Обязательно выпью! – я погрузил молодые, охочие до мяса зубы, в самую мякоть.

– Так, – сказал мой напарник, вытирая пучком травы сальные руки, – деньги счёт любят. Будем делить навар от яиц. Алексею, как и положено, яйца, ну а нам с тобой бульон. – Дядя Миша разложил на бревне три стопки денег: одна большая, другая поменьше, а третья самая маленькая. – Берите, кому сколько причитается по совести!

Я полез за деньгами первый и взял самую маленькую стопку.

– Ишь, ты! – восхищённо сказал Лёшка Леший. – Молодой, нахальный, а порядок знает… Всё! Физдец, пацан! Бери деньги и физдуй на кордон! Скажи, что с района машины не будет. Пусть племяшка сама на большую дорогу выходит и попутку до станции ловит. Не барыня какая! Артистка! В Москву ей надо! Ну, давай, чего торчишь? Физдуй! А мы здесь посидим, потолкуем по-своему. Топай, давай!

Я, обрадованный, что всё кончилось, со всех ног пустился через лес, напрямую.

До кордона какие-то там километры. Это мы – мигом! Карман радостно оттягивала непривычная пачка денег.

Таких денег я отродясь не видел. Моему отцу надо работать полгода, чтобы столько получить, сколько я только что получил за полтора месяца. Будет, будет и ребят чем угостить, будет и отца уважить, и матери будет что-нибудь купить, да и себе оставить на выпускной костюм, и на всяческие будущие развлечения хватит.

Хотелось скорее попасть на кордон: похвалиться заработанными деньгами, попрощаться с хозяйкой, посмотреть последний раз на королеву Марго, и – домой!

Но после обильного обеда бежать не было никакой охоты, и я перешёл на шаг, радостно горланя по дороге всё, что придёт в голову.

Вот и заветные берёзки с обвисшими ветвями просвечивают сквозь строй подтянутых сосен, как табунок девчонок сквозь строй солдат. А вот и дом…

В дверях меня встретила тётка Марья, хлопочущая возле двух больших чемоданов. Один из них стоял открытым, и она, прижимая полным коленом крышку, всё пыталась и никак не могла его закрыть.

– На-ка, помоги! – она ничуть не удивилась, увидев меня рядом.

Я быстро помог ей закрыть застёжки и вопросительно посмотрел на неё.

– На меня не смотри! Иди вон в горницу, там наша актриса в Москву собирается. Занятия скоро. Опаздывать никак нельзя. Вот с района машину до станции ждём. Должна приехать, а что-то не видно…

– Дядя Лёша сказал, что машины не будет. Пусть, говорит, сама на дорогу выходит и попутку ловит, если ей приспичило.

«Ей приспичило» – это я, разозлясь, добавил от себя.

– Ах, паразит! Как же она сама эту тяжесть понесёт? А мне никак нельзя.

Почему – нельзя, этого она не сказала.

Я, забыв обиды, сразу обрадовался:

– Тёть Маш, – не показывая восторга, как можно спокойнее сказал я, – какая тут тяжесть? Я – вот он! До самой станции провожу! – Подняв чемоданы, я с ними хотел покружиться, но быстро опустил на пол. Баулы были действительно тяжёлые, но пришлось делать вид, что для меня это совсем ерунда. – Легче пёрышка!

– Ну, если легшее пёрышка, тогда иди, зови её, а то к поезду опоздаете. Сейчас не зима, уборочные машины по большой дороге на станцию хлеб возят. Успеете, небось! Зови!

Услышав наш разговор, в дверях появилась сама виновница дорожной суматохи:

– Ой, помогайчик объявился! Бессовестный! – Она обидчиво надула губки, показывая всем видом, что я перед ней в чём-то виноват. – Не надо мне такой помощи, если не хочешь! Не надо!..

Теперь она стала похожа на маленькую девочку, у которой только что отобрали куклу. На её пушистой реснице даже слёзка заблестела. Или мне тогда так показалось…

Я сбивчиво стал говорить, что, наоборот, я и прибежал сюда, чтобы ей помочь. Чтобы проводить. Чтобы посидеть с ней на дорожку в привокзальном буфете. Чтобы пожелать ей успехов в учёбе. Чтобы…

– Да вот он я весь! Поехали!