Я подробно объяснил ей, что эти люди – наши отцы – работали вместе и что записи моего отца неполны. Не видела ли она отрывки из дневника или, может быть, письма и документы, не принадлежащие Уинн-Джонсу?

– Я вообще ничего не искала, мистер Хаксли, – тихо сказала она. – Кабинет отца остался точно в таком же виде, как в тот день, когда он ушел из него. Вы вправе посчитать, что так поступали только во времена Диккенса, дело ваше. Однако это очень большой дом, и кабинет нам не нужен. Чистить и убирать его – лишние усилия, так что он закрыт и останется таким, пока отец не вернется и сам не приведет его в порядок.

– Могу я взглянуть на него?

– Пожалуйста. Мне он не интересен. И вы можете позаимствовать все, что найдете, если, конечно, сначала покажете мне.

Мы поднялись на второй этаж и прошли по темному коридору, где обои с цветочками отслаивались и висели рваными клочьями. Пыльные картины, тусклые репродукции Матисса и Пикассо, потертый ковер…

Кабинет находился в самом конце; комната выходила окнами на город. Через грязные шторы я увидел колокольню церкви Св. Марии. Вдоль стен стояло столько книг, что штукатурка над провисшими полками треснула. Стол был накрыт белым чехлом, как и вся остальная мебель, но на непокрытых книгах скопилась пыль толщиной в палец. Около одной из стен лежала беспорядочная груда карт, диаграмм и гравюр с растениями. Шкаф был забит под завязку стопками журналов и томами переплетенных писем. Какая противоположность тщательному порядку, царившему в кабинете отца! Я растерянно глядел на загроможденную вещами и книгами берлогу ученого, не зная, откуда начать искать.

Энни Хайден несколько минут глядела на меня, сузив усталые глаза за очками в роговой оправе, потом сказала: «Я ненадолго оставлю вас», – и я услышал, как она спускается вниз.

Я открывал ящики столов, листал книги, даже поднимал ковер в поисках тайника в половицах. Проверить каждый дюйм в комнате – титаническая работа, и через час я признался в поражении. Я не нашел не только тщательно спрятанных листков из дневника отца, но и дневника самого Уинн-Джонса. Вся моя добыча – странное оборудование, как будто сделанное Франкенштейном, «передний мостик», как называл его отец: наушники, ярды проволоки, тяжелые электрические батареи, быть может автомобильные, стробоскопические легкие диски, бутылки едких химикатов, снабженные этикетками. Вся эта груда находилась в большом деревянном ящике, накрытом портьерой. Я понажимал его планки и действительно нашел тайное отделение. Пустое.

Тихо, как только возможно, я прошел по всему дому, заглядывая в каждую комнату и пытаясь интуитивно понять, мог ли Уинн-Джонс устроить в ней тайник. И ни разу ничто не толкнуло меня. Всюду было одно и то же: запах влажных чехлов, гниющие книги – ужасная атмосфера имущества, которым не пользуются и за которым не ухаживают.

Я спустился вниз. Энни Хайден слабо улыбнулась.

– Нашли что-нибудь?

– Боюсь, что нет.

Она задумчиво кивнула и добавила:

– А что в точности вы ищете? Дневники?

– Наверно, ваш отец взял их с собой. Обычные годовые дневники. Я не нашел ни одного.

– Никогда не видела ничего похожего, – по-прежнему задумчиво сказала она. – И это действительно странно, уверяю вас.

– Он ничего не рассказывал вам о своей работе? – Я уселся в кресло.

Энни Хайден скрестила ноги и опустила на столик журнал.

– Рассказывал. Какую-то чушь о вымерших животных, якобы живущих в чаще леса. Вепри, волки, дикие медведи… – Она опять улыбнулась. – Кажется, он сам в это верил.

– Как и мой отец. Но его дневник испорчен, не хватает многих страниц. Я спросил себя, не спрятал ли он их. Быть может, вы получали его письма после исчезновения вашего отца?

– Я покажу вам. – Она встала и подошла к высокому простому шкафу, стоявшему в передней комнате, месте с суровой мебелью, загроможденной всякими безделушками и украшенной неплохими орнаментами.

Шкаф, как и его собрат наверху, был забит всякой всячиной – нераспакованными журналами и выпусками факультетских газет, плотно скатанными и запечатанными скотчем.

– Я сохранила их, бог знает почему. Возможно, на этой неделе я отнесу их в колледж. Нет никакого смысла хранить их здесь. Вот письма.

Позади журналов лежала груда писем, чуть ли не в ярд высотой, все открытые и прочитанные, несомненно, тоскующей дочерью.

– Может быть, здесь есть письма от вашего отца, не помню. – Она взяла груду и передала мне в руки.

Я отправился обратно в гостиную и битый час проверял почерк на конвертах. Ничего. От долгого сидения на одном месте у меня заломило спину, а от запаха плесени и сырости чуть не тошнило.

Больше я ничего не мог сделать. Часы на каминной полке громко тикали, в комнате висело тяжелое молчание, и я почувствовал, что засиделся. Я подошел к Энни Хайден и отдал ей страницу из одного из ранних дневников отца.

– Почерк достаточно узнаваемый. Если вы найдете какие-нибудь письма, дневники или просто листы… я вам буду очень благодарен.

– Буду рада помочь вам, мистер Хаксли. – Она проводила меня к парадной двери. По-прежнему шел дождь, и она помогла мне надеть тяжелый макинтош. Потом, колеблясь, странно посмотрела на меня. – Вы когда-нибудь видели моего отца?

– В середине тридцатых, когда был совсем мальчишкой. Но он никогда не говорил со мной или братом. Он приходил и вместе с отцом немедленно уходил в лес, на поиски мифических зверей…

– В Херефордшире. Там, где вы живете сейчас? – Она поглядела на меня с болью во взгляде. – Я не знала об этом. Никто из нас не знал. Когда-то давно, быть может как раз в середине тридцатых, он сильно изменился. Но я всегда оставалась близка к нему. Он доверял мне, верил в чувство, которое я питала к нему. Но никогда ничего не рассказывал, не объяснял. Мы были… близки. Просто близки. Я завидую каждому разу, когда вы видели его. Как бы я хотела видеть его в те мгновения, когда он делал то, что любил… с мифическими зверями или без них. Он отказался от семьи ради жизни, которую обожал.

– Как и мой отец, – мягко сказал я. – Моя мать умерла от разрыва сердца; брат и я были отрезаны от мира. Мира моего отца, я хотел сказать.

– Возможно, мы оба много потеряли.

Я улыбнулся.

– Вы больше, чем я. Но вы можете побывать у меня, в Оук Лодже, увидеть дневник и лес…

Она быстро тряхнула головой.

– Не думаю, что осмелюсь, мистер Хаксли. Но спасибо за предложение. Просто… просто я спрашивала себя, что вы можете сказать…

Она уже не могла говорить. Полутемный коридор, звук монотонного дождя, бьющего в грязное окно высоко над дверью… Тревога, казалось, сжигала ее изнутри и лилась наружу из широко распахнутых за очками глаз.

– Просто что? – помог ей я, и она, не думая и больше не колеблясь, спросила: