Гамаюн представил, как вся эта информация будет выглядеть на совещании у Таманцева. Так мол и так, мы должны убить столько-то степняков и подставить столько-то наших ребят под дротики, просто для того, чтобы сесть с местным главой администрации за стол переговоров… Или, скорей, на кошму переговоров — к столам и стульям здешний народ непривычен. Классы в Школе выглядят смешно: невысокий стол учителя и россыпь скрестивших ноги учеников на полу…

Но на совещании идею необходимой по дипломатическому ритуалу блиц-войны не протащить… Разве что…

Мяукнул селектор. Голос Багиры:

— Командир, здесь Ткачик. Говорит — вопрос крайне срочный.

— Пропусти, — коротко приказал Гамаюн. Знал, что с ерундой мичман их разговору мешать не станет…

Но вопрос оказался, мягко говоря, неожиданным:

— Товарищ подполковник, вы давно перечитывали одну старую восточную сказку? Про Али-бабу и сорок разбойников?

Гамаюн недоуменно посмотрел на Ткачика.

Это напоминало известный анекдот о подводной лодке в степях Украины — мичман Российского Флота Ткачик в Прибалхашье, в самом сердце Великой Степи, смотрелся странновато.

Хотя акватория весьма приличных размеров под боком имелась — превосходящая размерами и Ладожское, и Онежское озера, обладавшие в свое время военными флотилиями. Но воды сугубо внутреннего и глубоко-тылового Балхаша военные корабли никогда не рассекали, о чем мичман горько жалел. Авианесущие крейсера не нужны, хватило бы пары сторожевиков, не боящихся айдахаров, способных не опрокинуться от таранного удара головы зубастой твари, и одного-единственного нефтеналивного судна…

И все сложилось бы по-другому.

Не потребовалась бы трасса на полуостров, к найденной там нефти, — трасса, спасшая Девятку, но проложенная по трупам своих и чужих. Трасса, втянувшая в затяжную войну… Не происходили бы постоянные нападения на колонны, вызывающие неотвратимые ответные удары. И остались бы живыми парни с Постов.

Но военных кораблей здесь не оказалось. Да и предшествующая служба мичмана Ткачика, честно говоря, проходила отнюдь не на бескрайних морских просторах. На Девятке Ткачик оказался полгода назад по другим делам. Делам, связанным с морем весьма опосредованно — через обеспечение безопасности прибывших на приемные испытания суперрадара группы флотских офицеров. (Российский Флот, как ни старались его превратить в береговую флотилию объединенные усилия и наших, и заморских политиков, с большим-таки интересом поглядывал на Индийский океан и на то, что над океаном творилось…)

Они там до сих пор и остались — на двойке, на четвертой линейке. Ткачик оказался снаружи. В напряженных событиях первого месяца после Прогона, когда никто не понимал ничего, и многие споры на тему: что делать? — чуть не доходили до драки — тогда мичман сразу и без колебаний встал рядом с Гамаюном. Хотя, в отличие от Багиры, Лягушонка и некоторых других, общее боевое прошлое Ткачика с подполковником не связывало.

Если честно — здешняя и нынешняя жизнь ему нравилась. Семьей к тридцати девяти годам морпех не обзавелся, тосковать не о ком. К кочевой, достаточно опасной жизни Ткачик привык давно и в достижениях передовых технологий не слишком нуждался. Сила и решительность ценилась здесь и сейчас куда выше, чем в старом мире. На женщин, при всей их избалованности мужским переизбытком, двухметровый атлет Ткачик действовал безотказно…

Ну и что еще простому морпеху надо? Правда, простым морпехом он не был. Но об этом никто, даже Гамаюн, не знал. Только сам Ткачик.

С самого утра, с идиотского покушения, в мозгу у Тка-чика засела какая-то заноза. Он и рад бы ее вытащить и выбросить — да никак не мог понять, в чем она состоит.

Мичман снова и снова крутил в мозгу весь видеоряд происшествия у «Хилтон-Девятки».

Вот пацан останавливается перед Гамаюном, вот поднимает руку, куртка сваливается на землю… И так далее, кадр за кадром, до появления ребят Скоробогатова и рывка Багиры за горе-киллером. Не то, все не то. Но что-то ведь тогда резануло по восприятию, обдало, как холодной водой, чувством неправильности… Тогда анализировать свои чувства времени не оказалось — ситуация требовала активного вмешательства. А теперь, когда мимолетное чувство-сигнал «все не так!» прошло, стало не понять, — отчего, собственно, оно появилось.

Ткачик искал ответ — и не находил.

Подойти к старшому? С чем? Спросить других свидетелей, Багиру и Лягушонка? О чем? Другой бы давно плюнул и успокоился, решил бы: померещилось. Но мичман хорошо знал, что мнительностью страдать не склонен. И еще — Ткачик во всем привык докапываться до сути…

Час назад он наконец понял, что допустил ошибку в методе поиска: заранее связал источник своей неосознанной тревоги с покушением, с пареньком и его дурацким оружием. Стоило копать шире. И глубже.

А что было там еще? Рядом? Да ничего особенного, воду привезли, народ фляги по домам разносил, очередь к прицепу стояла с канистрами, трепалась о чем-то… Кстати, о чем?

Ткачик напряг память, которой не без оснований гордился — но вроде ничего криминального в услышанных обрывках разговоров не припомнил. Банальный треп, банальные сплетни: про аж восьмидесятиметрового айдахара, про новый опус Мери Мейсон, про чью-то свежеснятую бабу с во-о-от такенными сиськами… Двое, правда, толковали о чем-то серьезном. Один говорил о «баранках» и литрах, другой торопливо заткнул ему рот. Тоже ничего особенного, обычные делишки черного рынка — по мелкости своей никак они не могли Ткачика зацепить…

Значит, не разговоры. Значит, что-то другое… Но что?

Еще Ткачик, подходя, точнее, подбегая трусцой, окинул взглядом «Хилтон». На крыльце стояла Багира. Одна. Нет, конечно, она в прикиде путаны-любительницы удивить может, но чтобы встревожить… Или что-то зацепило тогда глаз в одном из окон? Ничего не вспоминалось…

Ткачик прокручивал в памяти ленту утра в обратном порядке. Вот он легкой трусцой вывернул из-за угла, увидел гостиницу, водовозку…

Стоп машина!

Ткачик наконец нашел, что так долго искал.

Странность номер один: четверка загорелых, до пояса обнаженных бойцов-грузчиков, подающих сверху бидоны и фляги. Мелкая странность, никакого криминала — в другой момент Ткачик ее бы и не заметил. Но не тогда — мичман изощрял зрение и мозг в напряженных поисках необычного…

Необычность состояла в следующем: эти четверо всегда подавали емкости вниз весело, с шуточками-прибау-точками, в белозубом сиянии усмешек. Оно и понятно: вернулись благополучно из очередной ходки к источнику — хоть всего десяток километров степью, а бывало всякое… Сегодня же четверка водовозов двигалась внутри кузова ЗИЛа молча, сонно, заторможенно.