— Странные люди на них напали, и странные вещи девчонка видела. Подъехали верхами, десятка три. По одежде —-свои. Из какого рода, девчонка с вершины не разобрала. Но заметила интересную вещь — лица у приехавших спрятаны, замаскированы. Или закрашены чем, или тряпками замотаны — у всех одинаково. Она удивилась: здешние масок не носят, лиц не прячут… Но на кочевье приняли гостей спокойно, без тревоги. Собираться стали к кибитке старшины, к приехавшим поближе. А потом началось непонятное. Ее, девчонку, потянуло со страшной силой с кургана — туда, вниз, к своим. Но не побежала, боялась, что родители накажут… Наверху осталась.

Пак сделал паузу. И сказал самое странное:

— Убили всех. Неизвестным девчушке холодным оружием — не кончарами, не дротиками, не топорами… Спокойно, деловито — как баранов перерезали, без сопротивления. Почти без сопротивления — двое-трое убежать пытались, один за оружие схватился… А остальные — чуть не сами горло подставляли. Вот так… Затем пришлые вокруг что-то горстями разбрасывали… Гильзы, надо думать.

— Нурали знает? Все эти подробности — знает?

— А как же… Девчонку первым делом пред его очи… Но… Короче, у нее там, на кургане, похоже, крыша съехала. Да и съедет от такого увиденного — как всех родных-то… Лепетала что-то про мертвецов, что воскресли, и своим мертвым родственникам головы рубили А потом со всадниками ушли — не связанные, за хвосты коней держась. Все — мужчины, десятка два. Ну ладно, воскресли — их и оглушить могли. Но вот дальнейшее… Нурали подобные слова о своих воинах и слышать не пожелал. Выгнал девчонку и отправил лечиться от душевных болезней — к жрецам Тенгри-Ла. Ладно хоть не Иссы и Мириам, те живо залечат, падкие до малолеток… О чем на ханском хурале говорили — не знаю. Но наутро поскакали хайдары с красными дротиками…

Гамаюн кивнул. Все сходилось — как раз самое большее тысяч пятнадцать по красной тревоге и соберется, с разведданными совпадает… Сейчас там поменьше, не все подошли пока…

Гамаюн знал, что система мобилизации в степи на редкость проста. Тут обходились без военкоматов, призывных пунктов, повесток и приписных свидетельств. Подъехавший вестник-хайдар метал дротик под ноги главе кочевья и называл место сбора. Цвет дротика показывал, сколько мужчин должно выступить от семейства. Красный — двое. Черный — в любой семье оставался лишь младший совершеннолетний (с тринадцати лет) сын. А белый значил, что дела хуже некуда — и шли все, без остатка, с кибитками, семьями, скотом. Женщины адамаров тогда тоже садились на коней и брали оружие. Шли победить или пасть… Что интересно — дезертиров, симулянтов и альтернативщиков при этом способе призыва не наблюдалось.

В Великой Степи не существовало налогов. Вообще. Ни деньгами, ни баранами, ни чем другим… Материальное благополучие ханов и их приближенных держалось на гораздо большей, чем у простых смертных, доле военной добычи. Единственную дань своим владыкам степняки платили именно так — кровью и жизнями мужчин, способных держать оружие. А способны были все — дети впервые садились в седло, не умея еще ходить. До старости ж, по крайней мере до немощной старости, доживали немногие. Седобородым старейшинам на деле было по пятьдесят, крайне редко по шестьдесят осеней — и в бой шли они вместе со всеми.

По большому счету — Гамаюн крепко уважал степняков…

К шатру Пресветлого Нурали-хана, Попирающего ногами горы и Соленую Воду, Пьющего воду из Большой реки, — к шатру хайдар подходил, а отнюдь не подползал на брюхе, как то принято у дальних восточных соседей: раболепные обычаи коротконосых не приживались в гордой Великой Степи. Но вид у вестника был — как у подползающего.

Нурали-хан понял все. Молчал, смотрел сквозь хайдара, бормочущего запинающимся языком полное ханское титулование. Хан стал вслушиваться, начиная с содержательной части известия — хотя и без того догадался обо всем по виду принесшего его.

— Тохтчи-нойон не поднял твой дротик, присланный ему, пресветлый хан. Тохтчи-нойон повернулся и ушел в свой шатер. Он не стал говорить со мной. Его люди не дали еды мне и не напоили моего коня, но не помешали мне уехать. Я все сказал, пресветлый хан…

Хайдар замолчал. Глядел на хана с немой надеждой. Караулчи, личные охранники хана[6], тоже посмотрели на него с ожиданием. Но ни они, ни вестник не дождались от Нурали ни слова. Хан смотрел в степь не изменившись лицом, только рука стиснула изукрашенную серебром камчу так, что побелели косточки пальцев…

…Тохтчи, хитрый хромоногий корсак… Он давно смотрел на восход и тосковал по потерянным сочным травам, по пастбищам на берегах Манаса и Улюнгура. И он уйдет туда, уйдет к ак-кончарам — после не поднятого ханского дротика и отпущенного живым хайдара иного выхода нет. Полторы тысячи кибиток уйдут за Тохтчи-нойоном…

Караулчи не дождались от хана ни слова, ни жеста — подхватили хайдара под локти, повлекли прочь от шатра. Тот механически переставлял ноги, выворачивал шею назад в слепой надежде увидеть знак хана, который изменит все…

…Стражники вернулись быстро из неглубокой лощины, прорезавшей склон Гульшадской горы. Ни криков, ни другого шума оттуда не донеслось — хайдар сумел умереть правильно. Закон Степи суров, но справедлив, и принесшего подобную новость хайдара чаще всего казнят. Не за саму весть — за то, что не сумел переубедить отступников. Следующие будут в таких случаях более красноречивы…

Кучка всадников приближалась степью. Хан вгляделся. Байнар со свитой. Байнар, старший сын от второй жены… Невысокий, скуластый, с реденькой бородкой и с черными жесткими волосами, Байнар походил на свою мать — она происходила из коротконосых, дочь аскер-баши их дальней закатной крепостицы (для коротконосых — закатной). Нурали взял мечом и крепостицу, и дочку двадцать пять лет назад, когда все было иначе. И характером Байнар похож на коротконосых — столь же хитрый и жестокий. Но в войне удачлив, и недаром назначен отцом угланом левой руки — ни одного голоса на хурале не прозвучало против, а в таких случаях на родство с ханом не смотрят — на кону стоят жизни всех… И на возраст тоже не смотрят — лишь на умение командовать людьми в битве, и на удачливость, что не менее важно… И на то, благоволят ли к соискателю онгоны — духи войны…

Духи войны к Байнару благоволили, это очевидно. Именно он заставил на Ак-Июсе отступить страшного Карахара — в первый и пока в последний раз. Ныне духи стали общаться с Байнаром напрямую, помимо жрецов и старух-вещуний…

Это хану не нравилось. Нет, он уважал и благостных духов синего неба, и вечно голодных духов-демонов земли, никак не могущих насытиться льющейся на землю кровью, и онгонов, витающих над битвами и подбирающих души павших воинов, уважал и приносил им жертвы. И духи вод, гор, лесов, по-всякому относящиеся к человеку, и духи предков, всегда доброжелательные, тоже не могли пожаловаться на скупость Нурали-хана… Даже Хозяин Соленой Воды получал каждое первое полнолуние лета свою девственницу…