— Да.

Раздался звук, похожий на смешок. Ей инстинктивно захотелось как-то защититься, ведь если кто-то усмехается, это значит, что ты заслуживаешь презрения.

— Я встретила того, кому действительно нужна.

— Ты хочешь сказать, что мне ты не нужна.

— Может быть, и нужна, но не так.

Она закрыла дверь. Он вычеркнут из ее жизни. В ее словах нет ни грамма лжи. Она действительно встретила другого, а знать о том, что этот другой умер, Томасу не обязательно. Долг Маттиаса никуда не делся, и отныне она берет его на себя. Это самое меньшее, что она может сделать. Изменить случившееся невозможно. Все, что ей осталось, — это попытаться спасти то, что еще можно спасти. У нее нет прав на счастье с Томасом. Участь, постигшая Маттиаса, определила порядок ее жизни. Надо подчиниться. И по сравнению с горем, которое она причинила, ее жертва все равно будет недостаточной.

Она вымыла руки в ванной.

Услышала, как хлопнула дверь подъезда, увидела свое отражение в зеркале — и только после этого разрыдалась.

Пальцы набрали короткий номер директора клиники. В первый раз за двенадцать лет она сказала, что не выйдет на работу, потому что заболела. Она пробудет дома до конца недели, так как не хочет заражать остальных. Потом она направилась в гостиную, подошла к книжным полкам и начала водить пальцами по корешкам книг. Наконец нашла то, что хотела. Сняла с полки книгу, легла на диван и, взяв из вазы яблоко, открыла первую страницу «Истории Швеции».

Она стояла перед зеркалом в своей комнате. Крутилась, поворачивалась, хотела увидеть себя сзади, для чего приходилось принимать неестественные позы. Когда смотришь в зеркало прямо, никогда не поймешь, как ты на самом деле выглядишь. А ей был важен вид сзади, потому что так он видел ее чаще всего. Впрочем, сегодня все будет по-другому, сегодня особенный день.

Ванья одолжила ей свою новую блузку. Только Ванья знала обо всем, только ей она решилась рассказать. Ванья такая хорошая. Их дружба длится много лет, хоть Май-Бритт и не понимает почему — ведь они совсем не пара. Храбрая Ванья всегда говорит, что думает, и при любых условиях отстаивает свою точку зрения. Май-Бритт знала, что дома у Ваньи все непросто, ее отец известен всем — главным образом своими проблемами с алкоголем. Но Ванья не позволяла себя презирать. Она мгновенно парировала малейший намек на унижение. Не физически — словами, в этом смысле она была настоящим боксером. А Май-Бритт всегда стояла рядом и восхищалась, ей тоже очень хотелось отвечать так же быстро и бесстрашно.

Слово «бог» в доме Ваньи не произносили вообще, а вот черта поминали довольно часто. Май-Бритт тогда почувствовала растерянность. Грубые слова она не любила, но в доме у Ваньи ей почему-то легче дышалось. Ей казалось, что Бог оставил ей на земле небольшое убежище, и находится оно как раз в доме у Ваньи. Даже когда ее пьяный отец сидел за кухонным столом, что-то бормоча себе под нос, а Ванья безнаказанно произносила в его адрес самые ужасные слова, — даже тогда Май-Бритт чувствовала себя спокойнее, чем в собственном доме. Потому что там постоянно присутствовал Бог. Он замечал малейшее изменение в поведении, каждую мысль, каждый поступок, все взвешивал и оценивал. Ни закрытые двери, ни выключенный свет Ему не помеха — и каждую секунду она чувствовала на себе Его взгляд.

Ванья всегда была для Май-Бритт окном во внешний мир. Щелью, сквозь которую поступал свежий воздух откуда-то из иного места. Май-Бритт делала все возможное, чтобы дома не догадались, насколько это важно для нее. Конечно, родителям хотелось, чтобы она общалась с молодежью из Общины, они не скрывали своего мнения о Ванье, но дружить с ней все же не запрещали. За это Май-Бритт была им очень благодарна. Она не знала, как бы жила без Ваньи. С кем бы она тогда делилась своими проблемами. Она пыталась спрашивать у Него, но Он не отвечал.

Сейчас Ванье, видимо, казалось, что никаких проблем у Май-Бритт нет, что у нее все в полном порядке и налицо даже признаки выздоровления. Но Май-Бритт знала лучше. Все дело в этих мыслях, толкнувших ее на безобразие и непотребство, из-за которого от нее отвернулся Бог. Она так боялась ослепнуть или проснуться с волосатыми ладонями, она знала, что такое случается с теми, кто делает это. Но даже Ванье она не могла открыться.

Было слышно, как мать хлопочет на кухне, сейчас они поужинают, и Май-Бритт пойдет на хор. На репетицию взрослого хора, в детском она прекратила петь еще в четырнадцать. А последние четыре года она пела в настоящем церковном хоре. Альты, сопрано, басы и теноры. У нее хороший голос, и родители разрешили ей петь не только в хоре Общины, но и в общем церковном хоре. Правда, добавили, что, если концерты будут совпадать, ей придется выбирать Общину.

Он был первым тенором по праву. Для особо сложных партий регент всегда выбирал именно его.

— Йоран держит верхнюю соль, все, кто не дотягивает, остаются на терции.

Он заметил ее, она знала об этом, хотя в действительности они лишь обменялись несколькими словами. В перерывах она всегда сидела с остальными сопрано, но иногда их взгляды — в обход альтов и басов — пересекались. Останавливались на мгновение и в смущении расходились. Но в этот вечер все должно измениться. В этот вечер не будет хора, в котором можно спрятаться, — их будет только двое, и еще регент. Это он попросил их прийти, потому что на рождественском выступлении они будут солистами. Удивительное чувство — быть избранной. Особенно — быть избранной вместе с Йораном.

Она увидела его издалека. Он стоял на ступенях у входа в церковь и читал ноты. Она невольно остановилась, боялась, что не решится заговорить с ним. Если регент не появится в ближайшее время, им придется ждать его вместе, и что она тогда скажет? В следующую минуту он поднял взгляд и увидел ее, и она, ощущая, как бьется сердце, пошла дальше. Когда она приблизилась, он улыбался:

— Здравствуй.

Она быстро поздоровалась. Когда их взгляды встретились, ей показалось, что перед ней слепящее пламя, и она отвела глаза.

Долгая неуютная тишина. Оба листали ноты, как будто видели их в первый раз. Май-Бритт с удивлением поняла, что Йоран, такой видный и уверенный в себе, не знает, что сказать.

— Ты успела прорепетировать?

Она с благодарностью ответила:

— Да, немного. Но мне сложно без аккомпанемента.

Йоран кивнул, а потом произнес удивительные слова — потом она будет постоянно повторять их про себя:

— Знаешь, мне кажется, что я сейчас волнуюсь больше, чем перед рождественским концертом, — потому что сейчас мне придется петь только для тебя.

Он смущенно улыбнулся. Когда раздался звук шагов регента, она снова рискнула посмотреть Йорану прямо в глаза.

— Давайте без вступления прямо ко второй строфе после рефрена.

Май-Бритт села. И хотя он признался в своем смущении, она была рада, что не ей начинать. Она тоже волновалась. В растерянности сидела на скамье и размышляла над словами Йорана. Он тоже это чувствует. Он стоял перед ней, и она следила за каждым его движением. Он был таким талантливым и красивым. Он пел с закрытыми глазами. Сильный голос заполнял собой все пространство между каменных стен, и она чувствовала, как по спине бежит холодок. Рядом лежала его куртка, она украдкой протянула руку и коснулась подкладки в том месте, где сердце. Ни один мужчина не имел права приближаться к ней, но у нее в груди пульсировало тайное желание. Ей хотелось быть с ним рядом, хотелось убедиться, что она ему нравится. Она ощущала его присутствие, даже когда он был далеко. Непонятно, как посторонний человек смог заполнить собой все ее существование.