За размышлениями время пролетело незаметно. И наконец наступил закатный час.

– Дочь моя, – в дверях появился визирь Ахмет. – Пора…

Только проговорив эти слова, визирь смог поднять глаза на девушку. И с удивлением увидел перед собой не несчастную с обвисшими плечами, а красавицу в необыкновенном одеянии, выпрямившуюся, как воин перед решающей схваткой. В голосе Шахразады также звучал вызов:

– Я готова, добрый мой батюшка. Не будем продлевать неприятное, пойдем, пока стража не поспешила нам навстречу.

Визирь молча кивнул. Его удивило спокойствие Шахразады, но не успокоило и не заставило трезво взглянуть на мир. Ему вполне хватило бессонной ночи, чтобы мысленно расстаться с Шахразадой, пусть даже наяву старшая из дочерей шла рядом с ним.

Девушка же готовилась к предстоящей встрече с принцем Шахрияром. Да, младший сын халифа был ее добрым приятелем с детских лет, но старшего, наследника, девушка видела всегда лишь издали.

Пусты были в этот закатный час коридоры дворца, как пусты были и улицы, по которым прошествовал портшез с визирем и его дочерью. Шахразада слышала звук шагов, чувствовала движение воздуха, но мысленно была уже там, в парадных комнатах дворца. И пусть она никогда не видела ни опочивальни принца, ни курительной, ее живое воображение рисовало ей сцены и забавные, и ужасные, и откровенные…

И еще чувствовала Шахразада, что не одна; но нет, не отец в эти минуты был рядом с ней. Она ощущала, что где-то рядом, невидимой, шествует по этим же коридорам и Герсими, даря своей наставнице силы выстоять в любой схватке.

Стражники распахнули высокие узкие двери, и Шахразада шагнула в теплую полутьму. Да, именно такими она и представляла себе покои наследника: толстые ковры укрывают пол, выложенный драгоценной плиткой из далекой страны. Кушетки покрыты шкурами зверей, кальян источает тонкий аромат, а по стенам висят маски – многочисленные трофеи, привезенные из разных стран, в которых бывал принц. Или в которых бывали купцы, суда которых принц посетил.

Когда глаза девушки привыкли к полумраку, она увидела в дальнем углу некое подобие трона – роскошное кресло из слоновой кости, украшенное тончайшей резьбой. Некогда это кресло и было троном, на котором восседал правитель полуденной страны Кемет по прозвищу фараон. Злые языки утверждали, что принцу понадобилась целая дюжина дней, чтобы откопать его из захоронения этого самого фараона.

«Должно быть, неуютно сидеть на троне, уже видевшем могильные стены…» Не успела Шахразада перевести взгляд, как за спинкой кресла открылась дверь и в курительную вошел принц Шахрияр.

«Аллах великий, – пронеслось в голове девушки, – как же непохожи братья!»

Действительно, сыновья халифа совсем не походили один на другого. Старший, Шахрияр, был подобием отца – высокий, крупнокостный, черноволосый, с суровым неулыбчивым лицом. Младший же унаследовал внешность матери, уроженки полуночных провинций страны Ал-Лат. Он был и ниже ростом, и менее смугл, и более приветлив. Но сейчас перед Шахразадой возвышался наследник прекрасной Кордовы принц Шахрияр. И девушка почувствовала, что ступила на поле боя.

– Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного! – произнесла она вполголоса и поклонилась.

Шахрияр поднял бровь: не так должны ему кланяться наложницы, не так говорить!

– А ты совсем не боишься меня, красавица? – вместо ответа спросил принц.

Шахразада подняла глаза и взглянула в лицо Шахрияра:

– Почему я должна тебя бояться, повелитель?

– Но ты первая из девушек, что разделяли со мной печаль сумерек, которая не заливается слезами, не просит о пощаде.

– Должно быть, они не умели разделять печаль сумерек должным образом. Потому и плакали.

– А ты умеешь «должным образом» разделять тишину ночи?

Что-то в голосе Шахрияра заставило Шахразаду помедлить с ответом. Быть может, принц желал узнать, сколь сведуща девушка в любовной игре, быть может, пытался запугать ее… Однако сейчас дочери визиря следовало вести себя так, как не вела себя ни одна из тех, кто уже входил в эту комнату.

– Да, мой принц, – тихо ответила Шахразада. – Я могу сделать так, что сумерки не будут печальными, а ночь не станет молчаливой. Ибо каждый миг нашей жизни удивительно прекрасен, и я знаю ему цену.

Должно быть, каждый из них все же говорил о своем. И потому Шахрияр услышал лишь то, что желал услышать.

– Да, мне говорили, что ты умелая сказительница. Даже мой брат убеждал меня, что нет на свете такой истории, какую ты бы не знала.

– Это правда, мой государь.

Шахрияр зло рассмеялся:

– Это ложь, женщина. Нельзя знать всего!

– Однако можно стремиться к этому… – потупила взор Шахразада.

Двое по-прежнему стояли посреди полутемной комнаты. Любому, кто взглянул бы на них со стороны, стало бы ясно, что перед ним не мужчина и женщина, не повелитель и наложница, а бойцы, которые меряются незримой силой. И победа, похоже, на стороне невысокой, но гордо выпрямившейся девушки, которая не отводила взгляда от исказившегося лица принца, не дрожала от его громового голоса.

Должно быть, возможность этой победы ощутил и Шахрияр.

– Да будет так, моя непонятная гостья…

Он опустился на подушки и жестом пригласил Шахразаду сделать то же самое.

«Да, мой повелитель, ты и в самом деле боишься трона мертвецов», – мысленно улыбнулась Шахразада. В этот миг она перестала видеть перед собой монстра: перед ней был высокий, о да, сильный, без сомнения, но такой ранимый юноша.

Она легко опустилась на подушки и вновь взглянула на принца. Тот смотрел в темнеющее окно.

– Должно быть, мой господин, темнота страшит тебя, сумерки удручают…

Шахрияр рассмеялся, но странным был этот смех: от него веяло холодом и болью.

– Ты все спутала, глупая женщина. Это ты боишься темноты, это для тебя сумерки таят угрозу.

Шахразада молчала. Она если и не поняла, то почувствовала, что ее поведение удивляет принца и он чувствует себя не в своей тарелке. И решила, что самым мудрым будет продолжать удивлять Шахрияра, пусть даже одним своим молчанием.

Принц же продолжал:

– …А меня темнота радует. Ибо вскоре наступит утро, и я вновь стану самим собой…

Шахразада молчала. О, она прекрасно поняла, что имел в виду принц! Но промолчала.

– Однако оставим глупую болтовню… Ответь мне, почему ты не льешь слезы?

Уклониться от прямого ответа было нельзя, но и правдиво отвечать на него не следовало. И Шахразада выбрала только половину правды.