– Черт. Типа. Сложно, – выдавил Зеб в своей обычной манере.

Удивляться не приходилось. Любое торжество по сути своей требует открытости, но Сальвадор всегда рекомендовал не распространяться о подробностях нашего празднества – причиной тому были нападки со стороны прессы, о которых я уже упоминала.

Впрочем, кого-кого, а Тушку следовало просветить.

– Наш Праздник проходит в предвисокосный год, в конце мая, – начала я. – Всем участникам предлагается заниматься любовью, насколько хватит сил, причем не предохраняясь. Тем самым увеличиваются шансы зачатия следующего Богоизбранника.

– Йопт… – вырвалось у Тушки, когда прошел первый шок. – Оргия, что ли?

– Ну, это уничижительное слово, зачем же так? Нет, оргия, насколько я знаю, подразумевает примитивный групповой секс, тогда как Праздник преследует иную цель: поощрение всех видов детородной активности. По сути это с размахом организованный фестиваль; его внешняя сторона не смутит даже самых чопорных скромников. А вот то, что происходит после, за закрытыми дверями, – это уже личное дело каждого.

– Честно? – спросила Тушка.

– Почему бы тебе не убедиться? – предложила я. – Приезжайте с Зебом в любое время, а уж если вы посетите Праздник – это будет просто здорово.

Тушка покосилась на Зеба, который хмуро смотрел под ноги.

– Ну, не знаю, – сказала она. – Он меня туда не звал.

Зеб поднял глаза и выдержал мой строгий взгляд.

– Непременно приезжайте. Не хотите участвовать в детородных мероприятиях – не надо, там и без того масса интересного: играет музыка, все танцуют, накрыты столы, дети разыгрывают смешные сценки… Словом, веселье бьет ключом. – Тут я засмеялась. – Поверь, никто тебя не станет принуждать к безостановочному сексу против твоего желания.

– М-м-м, там видно будет, – неопределенно ответила Тушка.

А у меня после произнесенного монолога возник вопрос: кого я хочу убедить? Мне самой следовало ожидать если не принуждения, то по меньшей мере всеобщего твердого расчета на мое участие по полной программе, даже если объявится Мораг. (Еще кое-что подтверждало мои опасения: совсем недавно, буквально пару дней назад, дед сказал обо мне «кровь с молоком» и добавил, что я «просто обязана вкусить безоглядного наслаждения».) Страшно было подумать, что меня ждет, если кузина Мораг не приедет на Праздник. Наверное, на мои детородные органы уже возлагались большие надежды.

У Тушки, очевидно, мысль работала в том же направлении.

– Ага, – ее губы растянулись в улыбке, а одна бровь, покрашенная в розовый цвет, многозначительно изогнулась, – в прошлый раз ты была еще малолеткой, а теперь тебе предстоит большой тра… большой праздник?

Мне стоило немалых усилий изобразить самоуверенность:

– В общем и целом, не исключено, что на этот раз я окажусь в центре внимания.

– Кайф! Наметила кого-нибудь – ну, на роль отца? Я только пожала плечами:

– Пока в раздумьях. – Это была чистая правда.

– А перед этим надо сочетаться браком или как?

– Нет, с нашей точки зрения, для любви и продолжения рода брачный союз не обязателен; известно, что некоторые лучше относятся к своим половинкам, если над ними не тяготеют формальные узы, а кого-то больше устраивает статус родителей-одиночек, тем более что у нас воспитание детей – общая забота. Но если мне захочется выйти замуж, препятствий не будет. Между прочим, я могу сама себя сочетать браком. – Тушка ошалела; пришлось объяснить. – Мои полномочия в Ласкентарианской церкви включают проведение всех обрядов, в том числе заключение браков; уже был прецедент, когда духовное лицо, освятившее брачный союз, выступало в нем одной из сторон.

– Отпад, – выдохнула Тушка.

– Пожалуй… – замялась я. – В общем… А, вот мы и пришли.

Перед нами была дорожка, ведущая к черному ходу.

* * *

В феврале тысяча девятьсот сорок девятого года мой будущий дед решил сочетаться браком с сестрами Азис – Аасни и Жобелией; не просто по воле Божьей, а по настоятельному требованию он возвел себя в сан «высокопреподобнейшего», что давало ему право совершать религиозные таинства. Сестры были только рады узаконить menage a trois и срочно украсили вестибюль фабрики. Шафером выступил Иойн Мак-Илоун, фермер, предложивший в свое время сестрам, а затем и моему деду приют и подмогу. Мистер Мак-Илоун и Сальвадор пристрастились к игре в шашки, которой посвящали два-три вечера в неделю, часами просиживая в гостевой спальне (она же кабинет) на ферме Ласкентайр, в паре миль по дороге от заброшенной фабрики по переработке водорослей. Каждый раз у них возникали непримиримые разногласия, подогреваемые виски, на которое не скупился мистер Мак-Илоун, но оба, будучи заядлыми спорщиками, только и ждали следующей возможности подвигать шашками, промочить горло и устроить перепалку, хотя, проснувшись поутру (мистер Мак-Илоун – в одиночестве, на узкой койке, придвинутой к стене старого фермерского дома, а дед – меж двух сестер Азис, на широкой лежанке в фабричной конторе), не могли вспомнить, из-за чего разгорелся спор.

Сальвадор и две его невесты провели первую брачную ночь, как и все прочие ночи, прямо на фабрике, но ради такого случая сестры заранее отделали другую часть фабричной конторы, украсили свечами и перетащили туда супружеское ложе – два матраца, накрытых простыней. Среди ночи по этой постели заметалась крыса, которая до смерти напугала сестер и чуть не сорвала главное действо, поэтому на другое утро Сальвадор соорудил необъятный трехспальный гамак из канатов, деревянных реек и большого паруса – все эти подручные материалы он давно подобрал на берегу, пока бродил в поисках своей котомки.

В огромном гамаке, подвешенном на железных стропилах фабричной крыши, сестрам было намного спокойнее, но через пару месяцев фабрику сожгла разъяренная толпа местных жителей; дед с двумя женами перебрался в сарай на ферме мистера Мак-Илоуна, успев спасти от огня только заветный сундучок Жобелии, присланный из Халмакистана, баночку драгоценного бальзама жлоньиц и этот исполинский гамак, который чудом удалось запихнуть в фургон.

Впрочем, из недомолвок Астар и Калли, слышавших эту историю от самих сестер, у меня сложилось впечатление, что виной всему была не разъяренная толпа, а жалкая горстка бузотеров: в пятницу вечером, когда в пивной яблоку негде было упасть, завсегдатаи обменивались нелепо преувеличенными слухами о матримониальных забавах странной троицы; кое-кого из гуляк это задело за живое, и они, вооружившись фонарями, отправились в темноту, но вовсе не для того, чтобы поджигать фабрику, а для того, чтобы отыскать двоеженца и спустить с него шкуру. Однако дедушка, дорожа своей шкурой, успел схорониться в фургоне, где сестры укрыли его кипами бракованной шотландки, купленной за бесценок на срочной распродаже в Портри. Как на грех, кто-то из пьяниц споткнулся и разбил фонарь; начался пожар, собутыльники бросились врассыпную, а дед только глубже зарывался под клетчатые рулоны. Сестры попытались справиться с огнем своими силами, но безуспешно – оставалось спасать хотя бы самое пенное. Нет, все-таки дедушкина версия звучит лучше. Так или иначе, когда Община переехала в Верхне-Пасхальное Закланье, тот необыкновенный гамак остался в Ласкентайре, и Сальвадору с женами пришлось довольствоваться более прозаическим ложем, составленным из двух кроватей, однако с той поры гамаки для нас священны, и Богоизбранникам предписывается у себя дома хотя бы изредка спать в гамаке, а вне дома – и вовсе каждую ночь (причем головой к Общине – в знак того, что мыслями они там). Что до меня, в гамаке мне просто-напросто удобно, а в обычной кровати неуютно, поэтому гамак всегда со мной.