— А ты когда-нибудь читал объявления о знакомствах?

— Да вроде нет.

— А я читала. И знаешь что? Из тысячи — придурков 999. Оставшийся один — это ты, но ты…

— Я, конечно, польщен, но не все так мрачно, пересчитай цифры, Феличита!

Очухавшись, Фелиция поставила себе задачу: найти до 31 декабря, до ее двадцатипятилетнего юбилея, какого-нибудь непридурка, потому что ее день рождения, проведенный не с мамой и ее коллегами, а с Мишей, его другом, несостоявшимся женихом и парой безумных влюбленных, к сегодняшнему дню уже разводящихся, был только один, прошлогодний, и она не собиралась сдавать позиции.

Он (так и оставшийся в ее памяти словом «Он») как-то сказал:

— У тебя мать врачиха? Жаль.

Она не поняла.

— Врачи нам, к счастью, нескоро потребуются.

Ну ладно. Ему бы психиатр не помешал.

Наступил ноябрь. Несмотря на прогнозы лютой зимы — теплый, даже не пришлось доставать шубу из чехла. На работе, где она была на хорошем счету, каждый день приходилось видеть Его. У него она была на таком плохом счету, что он даже не здоровался, как бы просто не видел. И вдруг, в конце ноября, когда объявляли лауреатов Нобелевских премий, Феля узнала, что ее получил отец, вместе со своими соавторами. Она позвонила поздравить, отец кричал в трубку: «Мы победили!» — но Феля не имела к победе ни малейшего отношения. Разве что чувствовала в себе смесь безумного ботаника и практичной мамы. Только в измельченном виде. А мать вовсе не обрадовалась известию.

— Нам-то с тобой чему радоваться? Нам что, перепадет от этой премии? Там миллион, поди.

На следующий день, когда Феля пришла в офис, Он преградил ей дорогу, будто увидел впервые после долгого перерыва.

— Юля, поздравляю, твой отец…

— Да, я теперь дочь миллионера, — отрезала она и прошла мимо.

Он слал ей эсэмэски, караулил у выхода после конца работы, но Феля ни разу ему не ответила, даже кивком.

Юбилей приближался, мама заболела — Феля проголосовала такси, чтоб быстрее привезти ей аспирин, как раз выпал первый снег, и таксист, примерно ее сверстник, сказал: «Мело, мело, по всей земле, во все пределы, свеча горела на столе…»

— Вы знаете стихи?

— Я их и сам пишу, — отозвался водитель, — а извозом деньги зарабатываю.

— Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в декабре, — подхватила Феля.

— У Пушкина — в январе, — улыбнулся водитель-поэт.

— Так то́ у Пушкина, — парировала Феля, — у нас чтоб до 20 декабря снег не шел — не бывало такого. И снежинки-то меленькие, а в детстве снег хлопьями летел, и на окнах узоры от инея…

— Зима ведь не сдастся: тверда!/Смириться бы, что ли… Пора же!/Иль лира часов и тогда/Над нами качалась не та же?

— Это ваше?

— Нет, Иннокентий Анненский. Теперь стихи по-другому пишут.

— Современных я не знаю, — призналась Феля. — Больше всех Цветаеву люблю.

— Пожалуйте вам Цветаеву: «О, подожди», они просили нежно,/С мольбою рук./«Смотри, темно на улицах и снежно…/Останься, друг…»

— Надо же, впервые встречаю человека, который знает стихи, еще и наизусть.

— А как вас зовут?

Феля помедлила с ответом. На работе ее знали как Юлю, но вообще-то она была Фелицией, как же сказать незнакомому человеку? И неожиданно для себя произнесла:

— Джульетта.

— Тогда я Ромео, — ответил он. — Вообще-то просто Алексей.

— А я просто Фелиция.

На Новый год и ее день рождения он подарил ей цветущий розовый куст. Они кружили по Москве, потом пили шампанское у нее дома.

Мама представилась неожиданно для Алексея: «Ирочка». Он пожал протянутую руку: «Алексей Петрович». В первую встречу она все время на него косилась:

— Разве сейчас бывают поэты?

— Буря мглою небо кроет,/Вихри снежные крутя;/То, как зверь, она завоет,/То заплачет, как дитя,/То по кровле обветшалой/Вдруг соломой зашумит,/То, как путник запоздалый,/К нам в окошко застучит.

Вот и я, путник запоздалый, наконец добрался, — сказал он. — А поэтов сейчас — если брать только хороших — около тысячи. Но вам ведь и одного хватит, правда?

В Валентинов день, 14 февраля, Феличита и Алексей, который не называл, а пел ее имя: Felicitá e tenersi per mano andare lontano la felicitá — поженились, а в следующую новогоднюю ночь у них родилась дочь, назвали Юлией — чтоб ее любили.

Февраль 2011

Повесть

Мы познакомились на вступительных экзаменах, сразу выделили друг друга в толпе абитуриентов, а найдя свои фамилии в списках, пошли отмечать в кафе-мороженое «Космос» на Тверской. Я заказала «Марс», Таня — «Солнышко», отличались они всего лишь вареньем, которым был облит шарик: мой — клюквенным, ее — абрикосовым, но это теперь глаз дотошен, как сканер, а тогда был настроен на картину «в целом».

Таня — высокая, поджарая, ширококостная, по сегодняшним меркам — типичная модель, если над ней поработать, а тогда — «никакая», не посылающая сигналов внешнему миру. Застенчивая, милая, видно, что из хорошей семьи.

— Кто у тебя родители? (Теперь так не спрашивают, а тогда — первым делом. Графа́ «происхождение».)

— Папа адвокат.

Мой уточняющий вопрос «кто?» — не казался странным: адвокаты были либо знаменитостями — те, кто защищал диссидентов, при том что судьба подсудимых решалась заранее в КГБ, так что это было искусством для искусства, — либо никем, клерками, совслужащими, безымянными сотрудниками юрконсультаций. Чем громче процесс, тем популярнее защитник. Звездой была Софья Васильевна Каллистратова. Все знали ее именно так, по имени-отчеству. А советскую власть называли для конспирации Софьей Власьевной — некоторые путали. Танин папа входил в софьевасильную когорту, только его подопечные были не на слуху. И потому — казавшийся благополучным, вальяжным, хоть и строгим — он не любил, когда его спрашивали: «А кого вы защищали?» В 70-е это звучало как вопрос артисту: «А кого вы играли?» Если артиста не знают в лицо, ему лучше в дворники.

Чего желал дочери Танин папа, осталось неизвестным, он на сложные темы не говорил, но можно предположить, что именно от него исходила Танина idée fixe выйти замуж за иностранца. Она для этого сюда и поступила: учить языки, встретить иностранца и уехать с ним навсегда. У самой Тани Софья Власьевна не вызывала никаких чувств: ее не интересовали ни диссиденты, ни история КПСС с революционным террором, перегибами, политическими проститутками, головокружениями от успехов, уклонистами, ревизионистами, врагами народа, предателями родины, шаг вправо, шаг влево… Она не читала газет, не смотрела телевизор, не стояла в очередях, была равнодушна к одежде и к идеям о том, «как нам обустроить Россию», не пользовалась косметикой, не увлекалась театром и вообще ничем, что находилось на территории СССР. Он в целом казался ей не той землей, которую стоит украшать человеческими жизнями.