Мы двигались по бескрайним лесам к востоку от Днепра, к востоку от большого города Киева. Мы готовились вступить в величайшее сражение в истории: битву за Киев, в которой в наши руки попало фантастическое количество русских пленных – 700 тысяч. По настоянию небольшой группы офицеров своего Генерального штаба Гитлер решил не брать Москву немедленно. Он хотел сначала уничтожить мощную советскую группировку на юге, которой командовал маршал Буденный, бывший унтер-офицер царской армии. Она почти не понесла потерь на левом берегу Днепра и представляла серьезную угрозу нашему правому флангу.

Историки пока не пришли к единому мнению, лишило или нет это решение Гитлера нас победы.

Как бы то ни было, новый грозный противник задержал нас до конца сентября. Когда последние русские солдаты сдались – у меня до сих пор перед глазами бесконечные колонны пленных, – начались осенние дожди. И тут появился еще один страшный неприятель: Schlamm-periode, пора грязи.

Грязь. Она была связующим звеном между пылью и снегом. Если в течение недели на пыль, на жирный украинский чернозем будет лить мелкий дождик, а температура держаться около +10, вы получите грязь. Бездонную, неотвязную, которая цепляется за все, удерживает все и не отпускает, ни танка, ни грузовика, ни лошади, ни пушки, ни человека. Она парализует всякое движение. Мы едва проделывали по пять-восемь километров в сутки, вместо тридцати. Наши машины, орудия, полевые кухни мы вытягивали из нее танками и тракторами, взятыми у русских. Просто переставлять ноги было невозможно без неимоверных усилий.

В октябре дистанция между передовым танком и замыкающим грузовиком службы снабжения в нашей дивизии составляла километров триста. Невозможно было доставлять войскам боеприпасы, продовольствие, почту. Война тихо умирала. Наши танковые войска, гордость рейха, острие стрелы великого наступления, направленной на Москву, внезапно вышли из игры. Пятнадцать танковых дивизий оказались обреченными на полное бездействие. Мы молились, чтобы наконец-то начались морозы.

Мы, но не русские. Они вдруг оказались повсюду, вокруг нас. С новым, еще ни разу не виданным нами прежде танком Т-34, который станет настоящим кошмаром немецкого солдата. Быстроходный танк проезжал всюду, главное, по грязи, благодаря своим широким гусеницам. Вооружен он был 76-миллиметровым орудием. А главное, этот танк был неуязвим для наших 37– и 50-миллиметровых противотанковых орудий. Единственной немецкой пушкой, способной поразить его насмерть, была 88-миллиметровая зенитка. Но она была редкостью, приведение ее в боевое положение занимало много времени, а высокий силуэт делал отличной целью для русских наводчиков.

Мы цеплялись за редкие деревни вдоль дороги, но нас тут же окружали, охватывали с тыла русские тридцатьчетверки, набрасывавшиеся на нас, словно волки. Русские быстро сообразили, что мы бессильны против брони их танков, и атаковали нас с явным чувством превосходства, которого мы за ними прежде не замечали. Их танки уничтожали, опрокидывали, вдавливали в грязь целые колонны нашей техники. Они внезапно выскакивали из лесу и сминали все на своем пути.

Помню Жданово, в ста двадцати километрах западнее Курска. Мы три недели проторчали в этой жалкой деревушке, едва насчитывающей десяток домов. Два батальона с двумя 88-миллиметровыми орудиями. Когда мы выступили, нас осталось не больше роты. Мы заросли щетиной, потеряли половину веса и обзавелись вшами. Однажды вечером я насчитал на своей рубашке семьдесят вшей! Самых крупных мы звали «Т-34».

Русское окружение разорвали «Штуки». Они сбросили свои большие бомбы в пятидесяти метрах перед нами. Рядом со мной образовалась огромная воронка, один из моих людей сошел с ума.

Вечером я узнал по радио, что за пятидесятую воздушную победу Эрбо получил дубовые листья к Рыцарскому кресту из рук самого Гитлера. Он стал тридцать шестым солдатом вермахта, получившим эту награду. Я был слишком измотан, чтобы гордиться им.

Морозы, которых мы так ждали, ударили в конце ноября. Мы еще не знали, что это было начало самой страшной русской зимы на памяти человека. Мы еще не знали, что эта зима нанесет нам смертельный удар, от которого вермахт уже не оправится. Мы не знали, что Москва для нас так и останется миражом. Мы не могли знать, что далеко за этим громадным городом, по бескрайним сибирским степям поезда везут новую армию, полностью укомплектованную и великолепно снаряженную для зимних боев. Мы не могли знать, что немецкий журналист по фамилии Зорге, атташе нашего посольства в Токио, сообщил Сталину, что Япония не вступит в войну против России; поэтому Сталин сумел без опаски снять войска со своей восточной границы. И не могли мы знать, что наше Верховное командование ничего, абсолютно ничего не приготовило для затяжной войны, войны в снегу и на морозе чуть ли не минус 50 градусов.

Однако мы сомневались в правдивости сделанного в конце октября заявления имперского руководителя прессы доктора Дитриха, согласно которому «русский колосс рухнул и уже не поднимется». Мы знали об этом больше, чем он. Мы видели новые танки Т-34. Мы поражались новому высокому боевому духу русских солдат, проявившемуся во время грязевого периода. Это было нечто вроде второго дыхания. А мы уже были на пределе и едва не задыхались.

Мы дошли до Курска, крупного старинного города на линии Москва-Орел-Харьков-Ростов. Впервые за эту кампанию мы видели заасфальтированные дороги и улицы, жили в каменных домах. Русская авиация бомбила город ночью. Русские использовали одну хитрость, которую уже применяли в ранее оставленных ими городах: они минировали некоторые дома. Внезапно среди ночи гремел мощный взрыв, за которым следовали вопли раненых. Так было в Киеве, где подвергся уничтожению штаб одного из армейских корпусов. Поэтому мы выбирали преимущественно маленькие деревянные домики, дачи, прятавшиеся на второстепенных улочках. Мы находили там неожиданный комфорт, хотя и немного запыленный, архаичный. По вечерам поет самовар, этот вечный и типично русский сосуд из белой меди, в котором на огне готовят чай. Хозяин и хозяйка дома – образованные люди, одетые по-европейски, а не в одежду из грубого домотканого сукна, как встречавшиеся нам украинские крестьяне. Один из наших домохозяев был старым учителем на пенсии, очень достойный, очень сдержанный человек. Он, как и многие русские, бегло говорил по-немецки, но пользовался нашим языком редко. С нами он был вежлив, но холоден. Как-то раз я спросил его мнение о войне и о наших шансах на победу. Он посмотрел на меня с жалостью, а потом сказал:

– Господин офицер, вы учили русскую историю? Если нет, поучите. Она вам даст ответ.

Хубицки, наш австрийский генерал-профессор, наверняка изучал ее лучше меня. Месяцем ранее, в деревушке где-то на берегу великого моря грязи, он прикрепил к моему кителю Железный крест первого класса. Мне посчастливилось первым установить контакт с танковой армией Гудериана, действовавшей севернее. Соединение двух наших армий замкнуло стальное кольцо вокруг дивизий Буденного, загнав в наши сети почти миллион солдат противника. Я не мог удержаться, чтобы не рассказать генералу об этом успехе. Но он лишь пробурчал, что Россия велика и нам предстоит еще много работы.