Токарев рванулся к Лехе и перевернул его — переворачивая, почувствовал нехорошую ватность и рыхлость тела.

Суворов открыл глаза.

— Артем…

— Да… да, Леш, сейчас я…

— Тема, я его видел… узнал…

— Кого, Леша?!

— Он… влюбленным прикинулся… ведро… я… Тема…

Алексей дернулся, глаза его начали подергиваться дымкой. Артем закричал что-то, рванулся к телефону за стойкой…

…Тульский с ПМГ приехал чуть раньше «скорой». Токарев передал ему трех «победителей жизни» и помог уложить Суворова на носилки и погрузить в старенький красно-белый «Рафик». Довезти Лешку до больницы не успели — он умер без мучений, так больше и не придя в себя…

Из больницы Артем отзвонился Тульскому:

— У тебя родимые?

— У меня.

— Я скоро. Лешка умер.

…Минут через сорок Токарев-младший ворвался в кабинет к Артуру с полиэтиленовым пакетом в руках. В кабинете на стуле затравленно сидел Мамочка. Не говоря ни слова, Артем уселся ему на колени, набросил пакет на голову, прижался всем телом. Мамочка завздыхал, потом чаще, чаще, потом в нем забулькала такая жажда жизни, что он скинул с себя Артема и сорвал с головы пакет.

Токарев все также молча встал с пола, ударил Мамочку в лицо, завернул ему руки, нацепил взятые со стола наручники и снова напялил полиэтиленовый колпак. На этот раз конвульсии задержанного закончились обмороком.

Тульский молча смотрел на действия приятеля — мотивы он понимал, но сам-то Суворова почти не знал… В этот момент дверь в кабинет приоткрылась и из коридора осторожно заглянул Варшава с шоколадным тортом в руках — он впервые решил зайти к Артуру на работу. Тульский много раз приглашал его, и вот вор, наконец-то, решился. Варшава молча зашел в кабинет и поставил торт на стол.

Мамочка, начав приходить в себя, заворочался на полу. Тульский взял со стола карандаш и стал нервно крутить его в пальцах.

Артем, забыв даже поздороваться с Варшавой, зло сказал:

— Артур; я не могу больше, давай его закопаем! Леха сказал, что узнал его — может, они его и в первый раз комиссовали! Про ведерко он помянул!

Тульский вздохнул и аккуратно засунул карандаш в ноздрю Мамочке, подняв его сначала на ноги, а потом заставив встать на цыпочки.

— Ощущаешь, урод? Два сантиметра вверх — и мозг!

У Варшавы слегка округлились глаза. Он кашлянул:

— А что этот голубок натворил?

Сбивчиво, почти одним только матом, Артем рассказал, как мог. Артур дополнил неутешительными результатами предварительного дознания.

Вор вздохнул, жестом велел убрать карандаш и подсел к Мамочке, которому уже было все равно.

— Давай-ка я расскажу тебе притчу…

Варшава начал поглаживать рукой волосы совершенно никакого Мамочки:

— Так вот: сидит вольнонаемная девчонка в канцелярии управления лагерей и думает, что скоро на очередной пьянке у нее каблук во второй раз отломится… и карябает в отношении: «СеввостЛаг МВД СССР, бухта Ванино, Дальневосточная железная дорога…» Заметь, — в списке и твоя фамилия. Приходишь ты долгим этапом в Ванино. Первое, что видишь — шпалу висящую. В нее бить воров заставляют. А законы там — шаляпинские. Знаешь, что такое шаляпинские?

— Н..н. нет, — шмыгнул носом Мамочка.

— А это когда прав тот, у кого громче голос… Мораль: кто вам сказал спортсмена забить?

Уроженец Альметьевска, убаюканный было колыбельной интонацией, вскинулся, замотал головой:

— Да я его в первый раз… Он первый меня толкнул, я кофе пролил… Потом подрались…

— Вот запросто так взял и толкнул, от лютости душевной?

— Ну, с нами девчонка сидела, он из-за нее… Ну не заказывал его никто… Да я… Да чтоб отьебли меня! — поклялся Мамочка, на что вор укоризненно повел подбородком:

— А ты не торопись так… успеется…

Тульский и Токарев, глядя на этот «сеанс гипноза», не сговариваясь, уселись на пыльную батарею перед окном и так и просидели на ней молча весь «допрос». Мамочка упорно стоял на своем — никто не заказывал спортсмена, видел его впервые, драка завязалась спонтанно…

Вскоре Варшава засобирался уходить. Он кивком вызвал Артура с Артемом в коридор и тихо сказал:

— Я даже не знаю, как назвать, что вы творите. Уверен, что не с санкции Василия Павловича. Ребятки, вы не ишете, вы… жжете деревни мирного населения — предполагаемого противника, как говаривал один мой знакомый пехотный майор. Бог вам судья.

И вор, не прощаясь, побрел к выходу. Тульский и Токарев вернулись в кабинет. Артур взъерошил свою шевелюру и буркнул:

— Да, сейчас нам для полноты счастья только твоего отца не достает. Ты не знаешь, где он?

Артем молча покачал головой.

* * *

(На их счастье Василий Павлович был не на работе. Он только собирался обратно на службу из квартиры Яблонской, куда приехал к семи вечера. Токарев-старший, избегая смотреть ей в глаза, как раз в это время говорил:

— Слушай, у тебя термос такой был… который я несколько раз разбить пытался?

— На, добей! — сунула ему в руки термос Яблонская. Она психовала, потому что сначала Токарев обещал остаться у нее до утра. Василий Павлович взял посудину и попросил:

— Слушай, Лар, порежь бутербродов, а?

— Так есть же мясо, я для кого жарила?!

— Да не мне — задержанному… вчера его приземлили… вор квартирный… пять судимостей, а я его еще в самый первый раз сажал.

Яблонская, сопя, начала делать бутерброды. Токарев сунулся в холодильник, чего-то там высмотрел и попросил заискивающе:

— Лар… а сделай один маленький — с икрой… Маленький-премаленький… человеку приятно будет…

— Он что — обещал тебе всю мишпуху завалить?

— Не-ет, он не скажет…

Яблонская собралась было ответить язвительной репликой, но потом увидела глаза любимого, вздохнула безнадежно и сделала два «премаленьких» бутерброда с красной икрой…)

* * *

Тульский, отправив Мамочку из своего кабинета в аквариум, спросил:

— Слушай, Тем… Ну, может, действительно случайно завязалась эта драка… Бывает же…

Токарев-младший ничего не ответил. Он молча смотрел в окно, но в душе понимал, что Артур, наверное, прав. Были еще, правда, сбивчивые, странные слова умиравшего Лехи. Но и их понять можно было по-разному… Но почему-то сердце Артему сжимала какая-то странная тоска уверенно-плохого предощущения…

25-26 мая 1990 г.

Ленинград, В. О.