— Тони! — воскликнула она.

Бонделли медленно повел лезвие вниз, под подбородок, тщательно выбривая глубокие складки, сбегавшие вдоль шеи вниз по обеим сторонам челюсти.

— Чего там?

Его жена подняла взгляд от газеты. Взгляд ее голубых глаз был остекленевшим, неподвижным. Она сказала:

— Джо Мэрфи прошлой ночью убил Адель!

— Ай!

На шее Бонделли вспухла тоненькая красная полоса. Адвокат не обратил внимания, сполоснул лезвие в раковине и схватил газету.

Рут обнаружила, что неудержимо дрожит. «Это просто как кино, — твердила она. — Это не происходит сейчас в действительности. Убийство моей матери — постановка Фраффина!» Ее грудь когтями разодрала боль, мешая дышать.

— Это ужасное лезвие! — прошептала жена Бонделли.

Рут чувствовала, что ее затягивает в сцену, что она тоже участник, разделяющий шок и ужас, исходящие от Бонделли, точно они были ее собственными усиленными эмоциями. Она могла видеть фотографии в газете — лица матери, отца… схемы с белыми крестами и стрелками. Рут хотела отвернуться, но не смогла пошевелиться.

Бонделли сложил газету, запихнул в карман пальто, висящего за Дверью в ванную.

— Мне не нужен завтрак, — сказал он. — Я иду в офис.

— У тебя идет кровь, — сказала жена. Она взяла из аптечки кровоостанавливающий карандаш, приложила к порезу на шее мужа.

— Стой спокойно, а не то перемажешь весь воротник.

Она приподняла его подбородок.

— Тони… не вмешивайся в это дело. Ты не адвокат по уголовным делам.

— Но я занимался судебными процессами Джо с тех пор, как он… Ай! Черт подери, Мардж, щиплет!

— Не можешь же ты идти в таком виде.

Она закончила, положила карандаш на раковину.

— Тони, у меня какое-то странное чувство… не влезай в это дело.

— Я адвокат Джо. Я уже влез в это.

Внезапно Рут обрела контроль над мышцами.

Она стукнула по клавишам, отключив пантовив, вскочила на ноги и отшатнулась от пантовива.

«Убийство моей матери — развлечение для чемов!»

Рут метнулась прочь, шагнула к кровати. Кровать вызвала приступ отвращения. Она повернулась к ней спиной. Легкомыслие, с которым Келексель оставил ее, чтобы она обнаружила все это, наполнило ее ужасающей яростью. Разумеется, он должен был знать, что она выяснит это. Ему было все равно! Нет, хуже — он даже не думал о таком. Все это его не заботило. Не заслуживало внимания. И это было хуже, чем равнодушие, — то было пренебрежение. Ужасно, омерзительно!

Рут оглядела комнату. Должно же здесь быть какое-нибудь оружие, что-то, с чем можно было бы напасть на этого тошнотворного… Она снова увидела кровать, подумала о золотистом экстазе и внезапно возненавидела собственное тело. Ей хотелось в клочки изорвать свою плоть. Из глаз полились слезы. Рут начала ходить по комнате.

«Я убью его!»

Но Келексель сказал, что чемы невосприимчивы к насилию. Их нельзя убить. Они никогда не умирают.

Вспомнив о бессмертии чемов, Рут ощутила себя бесконечно малой песчинкой, пылинкой, затерянной, одинокой, обреченной. Она бросилась на кровать, перевернулась на спину и уставилась на хрустальное мерцание механизма, при помощи которого — это было ей известно — Келексель контролировал ее. Под его плащом находился контакт для связи с машиной. Она видела, как он это делал.

Мысль о механизме наполнила ее агонией предвидения: она знала, что будет делать, когда вернется Келексель. Она еще раз покорится. Золотистый экстаз затмит все чувства, она закончит тем, что будет ластиться к нему, выпрашивая внимание.

— О Господи, — прошептала Рут.

Она повернулась, взглянула на пантовив. В машине есть полная запись смерти ее матери, как все происходило в действительности. Рут подумала, хватит ли у нее сил удержаться и не попросить, чтобы ей показали эту сцену.

Позади что-то зашипело, и Рут заметалась на кровати, затем взглянула на дверь.

В комнате стояла Инвик, блестя лысой головой в желтом свете неземных ламп. Рут окинула взглядом лилипутскую фигурку, выпуклости грудей, плотные ноги в зеленом трико.

— Ты беспокоишься, — сказала Инвик. Голос был профессионально ровным, успокаивающим. Он звучал так похоже на голоса множества докторов, которых Рут доводилось слышать, что ей захотелось кричать.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Я — корабельный врач, — ответила Инвик. — Моя работа по большей части заключается в том, чтобы быть на месте, когда я нужна. А тебе я нужна.

«Они похожи на карикатуры на людей», — подумала Рут.

— Уходите, — сказала она.

— У тебя проблемы. Я могу помочь, — сказала Инвик.

Рут села.

— Проблемы? Почему у меня должны быть проблемы? — она знала, что ее голос готов истерически сорваться.

— Этот идиот Келексель оставил тебе пантовив с неограниченным доступом, — сказала Инвик.

Рут оглядела женщину-чема. Чувствовали ли они что-нибудь? Можно ли было как-то задеть их, причинить боль? Заставить чемов почувствовать боль, пусть даже не большую, чем комариный укус, казалось Рут сейчас самой желанной вещью во вселенной.

— И как же вы, уродливые создания, размножаетесь? — спросила Рут.

— Ты ненавидишь нас, да? — спросила Инвик.

— Боитесь отвечать? — продолжала Рут.

Инвик пожала плечами.

— В сущности, примерно так же, как и ваш вид… за исключением того, что женщин еще на самых ранних стадиях развития лишают репродуктивных органов. Мы должны идти в центры размножения, получать разрешение — очень утомительная и скучная процедура. Но мы неплохо развлекаемся и без этих органов.

Врач подошла к кровати и остановилась в шаге от нее.

— Но ваши мужчины предпочитают женщин моего вида.

Инвик снова пожала плечами.

— О вкусах не спорят. У меня были любовники с вашей планеты. Некоторые из них были хороши, другие — совсем нет. Беда в том, что вы слишком быстро угасаете.

— Но вы играете с нами! Мы забавляем вас!

— До определенной степени, — сказала Инвик. — Интерес слабеет и угасает.

— Тогда почему вы остаетесь здесь?

— Это прибыльно, — сказала Инвик. И заметила, что туземка уже выходит из эмоционального штопора, в который попала. Сопротивление, объект для ненависти — вот и все, что понадобилось. Этими существами было так просто манипулировать!

— Так значит, чемам мы нравимся, — сказала Рут. — Они любят истории про нас.

— Вы — бездонная бочка самозарождающихся историй, — сказала Инвик. — Вы сами по себе создаете высокохудожественные циклы. Это, конечно, и огромный источник хлопот. Вы требуете очень аккуратного обращения, чтобы запечатлеть вас и воспроизвести для нашей публики. Искусство Фраффина основывается на таких тонких нюансах, которые заставляют нас смеяться, захватывают наше внимание.