И вот это она поняла вдруг со всей пронзительностью: что «такого» у нее не могло быть вообще с кем-то другим, а с Сергеем могло быть все, и она хотела с ним вот именно всего, и неважно было, что он при этом сказал.

«Неважно, что у нас с ним могло бы быть! – сама себе возражая, сердито подумала Ольга. – Этого не будет. Больше не будет».

Но, подумав так, она тут же почувствовала, что ее охватывает ужас. Как не будет?! Рук его не будет, обнимающих так, что сердце заходится, не будет губ, переполненных поцелуями, и глаза зеленые не будут смотреть на нее с растерянностью и любовью… Да ведь этого выдержать нельзя!

Наверное, Ольга произнесла эти слова вслух. Во всяком случае, проходившая мимо женщина отшатнулась от нее, ускорила шаг и, отойдя подальше, опасливо оглянулась.

Ольга почувствовала, что у нее слабеют ноги. Почти так же, как в ту минуту, когда Сергей поцеловал ее. Она добрела до троллейбусной остановки и села на лавочку.

«Я не смогу, – подумала она. Ей казалось, что мысли комом стоят у нее в горле, не дают дышать. – Я не проживу без него ни дня. Этого не может быть, но это есть: я дня не проживу без совершенно чужого человека. Я хочу его забыть, но знаю, что не сумею».

Ольга в самом деле хорошо себя знала, потому и понимала тщетность своих попыток вычеркнуть Сергея из сознания, из… Из сердца. Или не из сердца?.. Ах, да какая разница! Весь он был в ней, взглядом своим так же, как телом, и всего его она хотела так, что темнело в глазах.

Справиться с этим желанием было невозможно.

– Нет, правый угол выше. А теперь левый. Кир, ну ты совсем, что ли? Я же говорю, левый!

Ольга с трудом разлепила веки. Сквозь стремительно ускользающий сон она успела еще подумать: «Лицо, наверное, страшное у меня, глаза как щелки… Страшная была ночь…» – и проснулась окончательно.

Ночь действительно была страшной – не просто бессонной, а полусонной, что еще хуже, потому что этот лихорадочный полусон был наполнен гнетущими видениями. Образы этих видений сделались неясными и исчезли сразу же, как только Ольга проснулась, но суть их она не забыла.

Суть была в том, что Сергея нет. Совсем нет, и не будет, и ничего с этим не поделаешь.

Ночью она испытывала от этого страх, а теперь – беспросветное уныние.

Андрея в спальне уже не было. Дверь была прикрыта неплотно, оттого Нинкин голос и слышен был так отчетливо.

«Почему он дверь не закрыл? – раздраженно подумала Ольга. – Неужели нельзя дать мне выспаться?»

И тут же поняла, что это происходит с нею впервые. Впервые за много-много лет, да что там, впервые за всю свою жизнь она думает о муже с раздражением. Это было так непривычно, так ошеломляюще, что Ольга вздрогнула, как будто ее окатили холодной водой, и даже зажмурилась. Но раздражение по отношению к Андрею – это была правда, а она умела смотреть правде в глаза.

Это открытие было так неприятно, что Ольга поторопилась встать с кровати, хотя и вставать ей тоже не хотелось. При мысли, что вот сейчас придется окунуться в привычную жизнь, ей хотелось только одного: отвернуться к стене и лежать неподвижно, дожидаясь той минуты, когда она увидит Сергея. А если эта минута не наступит никогда, то и незачем поворачиваться к миру лицом.

Как это с ней могло произойти, чтобы прежняя жизнь, такая прекрасная, такая осмысленная, потеряла для нее всю свою прелесть? Ольга не понимала.

Раздражал ее и дочкин голос, но тут хотя бы было понятно, почему: Ольга и раньше терпеть не могла, если Нинка разговаривала с теми интонациями, которыми гудели вокзалы и рынки. И даже увещевания Андрея, что это, мол, обычные издержки возраста, не примиряли ее с дочкиной вульгарностью. В конце концов, никто не просит Нинку изъясняться по-французски. Но не уподобляться вокзальной шпане – неужели это так трудно?

Ольга надела халат и вышла из комнаты. То есть не вышла даже, а выплелась: она чувствовала себя сороконожкой, которая задумалась, зачем и как переставляет ноги.

Дверь в ванную была открыта. Стоя на табуретке, Кирилл прижимал к кафельной стене какую-то полку. Наверное, он только что окончил водные процедуры: мокрые волосы лежали у него на плечах длинными вялыми прядями.

Нинка стояла в коридоре и с упоением командовала процессом.

– Нет, здесь хреново выглядит. И башкой все будут колотиться. Двигай обратно вправо!

– Что это вы делаете? – вяло поинтересовалась Ольга.

Надо было бы что-нибудь сказать по поводу Нинкиных манер, но настроение сейчас было совсем не воспитательное, и ничего она говорить не стала.

– Полку вешаем, – разъяснила дочка несообразительной маме.

– Я вижу. А зачем? И где вы, кстати, ее взяли?

Вопрос был не праздный, потому что полка из дешевой ядовито-зеленой пластмассы совершенно не подходила ко всему стилю ванной комнаты, для которой Ольга сама подбирала каждую вещь. Неужели ее когда-то могло интересовать подобное занятие? Как странно!..

– Полку купили, – терпеливо ответила Нинка. – На рынке возле Киевского вокзала. Кирка посылку из Николаева встречал, ну и купил. А то у вас тут все так заставлено, что нам шампунь поставить некуда.

Что их невразумительный зять обожает шампуни, гели, одеколоны, кремы и прочие притирания, Ольга уже заметила. И на имевшихся в ванной полках его бесчисленные баночки и флакончики действительно не помещались, поэтому были выставлены на полу вдоль ванны и постоянно опрокидывались. Так что дополнительная полка была, наверное, нужна. Но то, что Кирилл так уверенно ее приобрел, да еще такую пошлую, было неприятно.

Впрочем, сейчас это было Ольге все равно.

– Можно я умоюсь? – спросила она.

– Только побыстрее, – кивнула Нинка. – А то Кирке на работу надо.

Когда Ольга после ванной пришла в кухню, все семейство уже завтракало. То есть завтракали только Нинка с Кириллом. Привычка ограничиваться по утрам кофе или чаем была у Ольги с Андреем общая.

– Ванная свободна, – сказала Ольга, входя.

– Ладно, полку Кир потом повесит. – Нинка разрезала бублик, намазала оба получившихся кружка маслом и с удовольствием откусила по куску от каждого. – Сейчас не успевает уже.

– Доброе утро, Оля, – сказал Андрей.

– Доброе утро, – не глядя на мужа, ответила она.

Ей стыдно было встретить его взгляд. Нет, ей просто не хотелось встречать его взгляд, и причина для этого была слишком сложная, не умещавшаяся в одно лишь понятие стыда.

«Не надо бы Нинке бублик с маслом есть, – чтобы отвлечься от этой причины, подумала Ольга. – Не по ее это фигуре».

Дочка с детства была кругленькая, как шарик, но если пухленький ребенок производил милое впечатление, то девушке восемнадцати лет пухлота была явно ни к чему.