Вот я это и помню. Как рука на бедро ложится, именно на это бедро, на ее, а не на абстрактное. Как на морозе кожа на щеках становится нежной и тонкой. Как волосы заправляются плавным движением за ушки и как разваливаются потом, со временем. Сначала одна прядь, потом другая. Хорошо все помню – поэтапно. И как меняется цвет волос – десятки оттенков черного: при дневном освещении в учебном классе, на сцене под софитами, на улице, вечером в метро, в воде – каждый раз новый цвет.

– Ну, а из художественного контента есть что—то, что можно на чашу весов положить этому вашему новому поэту современности?

– Он не поэт – он прозаик, – меня мутило все сильнее и сильнее.

– Ну, хорошо, прозаику… Вы ведь актер и, судя по всему, актер талантливый, и должны же знать классику хоть немного…

– Ну… не в таком же состоянии… – Я перебирал в голове строчки вертевшихся в голове отрывков.

Вспомнился почему—то Бак. Каждый питерский актер должен знать минимум десять стихотворений Бродского. Иначе никакой он не питерский актер, а так – чмо, им притворяющееся. И рано или поздно этот обман раскроется. Так искренне считал наш студийный предводитель.

В то время как женщины штудировали Ахматову и Цветаеву, он заставлял нас учить Бродского, по одному стиху каждое воскресенье.

– Есть! – вскричал я. – Есть! А вот это: «Так долго вместе прожили, что вновь второе января пришлось на вторник…» – Я мучительно вспоминал дальше, ловя смутные ощущения, что второе восьмистишие даже более известно, чем первое, но мое подсознание уже лежало на ринге, нанеся противнику, видимо, последний удар, на который оно было способно. Больше интеллектуальных боев оно вести не могло.

– Молодец! – Проректор полез ко мне обниматься. – Молодец, молодой человек! Гениально! И не вспоминайте дальше, не мучайтесь, вы заслужили победу и мое признание.

– Я устал… – пробормотал я.

Вдруг посередине нашей беседы к нам подошел интеллигентный молодой человек с вопросом: «Вы остаетесь на концерт?»

Я давно не был ни на каких концертах, но названная сумма превосходила мои потенциальные финансовые возможности в четыре раза.

Увидев сожаление на моем лице, Сергей Геннадьевич достал внушительную купюру и с благородным видом вручил ее. Правда, при этом он произнес – слишком уж неожиданно, как мне показалось тогда, – фразу:

– Я заплачу. И я надеюсь, вы это оцените. Я вообще—то собирался уходить, но искренне надеюсь – вы это оцените.

На мои «спасибо! спасибо!» он покосился как—то уж очень странно и вычурно. Концерт был что надо. Пел Федоров из «Аукцыона». Пел один, но наворачивал столько драйва, сколько не каждой группе по силам.

Полтора года я находился под впечатлением этого концерта. Песня про «алые губы и тихую беду» звучала во мне, как грядущая разгадка тайны страданий. Лишь затем, на острове, Брат развеял мою последнюю надежду на святость и таинственную недоступность творчества как такового. В Интернет—кафе из трех стульев и трех мониторов, в бунгало площадью не более десяти квадратных метров, он принялся меня обучать пользованию сетью. «Любые слова, – говорил он, – набираешь в этом окошечке Яндекса…» Хорошо, что я набрал «губы алые тихая беда». А ведь мог запросто набрать ее имя и фамилию.

Я тут же оказался на сайте leonidfedorov.ru, весь текст песни предстал у меня перед глазами. Разочарованию моему не было предела. Слова голо и сиротливо сияли на экране, как и любые другие. Прочитать песню, звучащую у меня в ушах полтора года, просто так, без музыки, как обычное стихотворение, было для меня сродни потере какой—то, пусть и небольшой, но важной части и без того раздробленного на куски сердца.

Брат, видимо, разгадал мои внутренние страхи.

– А ты набери имя и фамилию своей любимой. У нее наверняка есть свой сайт. Сейчас у всех актеров свои сайты.

– Нет, пожалуйста, – крикнул я так, что все два посетителя и корейского вида хозяйка—предпринимательница испуганно оглянулись. – Мне не нужна эта информация, не нужна.

– Ну ладно, ладно, не кричи… Я сам посмотрю…

Я выбежал из бунгало в ужасе. Я сбежал от информации так далеко, а оказывается, она находится на расстоянии всего лишь нажатия одной кнопки на клавиатуре. Нет покоя в этом мире. Интернет напугал меня своим могуществом, как огнестрельное оружие индейцев. С этих пор, когда Брату казалось, что я мешаю ему трудиться, он заявлял:

– Ну, все – открываю ее сайт.

И я пулей вылетал из комнаты.

– Пойдемте на свежий воздух.

Мы вышли с проректором медицинского института на улицу. Почему—то в обнимку.

– Пойдемте ко мне.

– Нет, мне домой. В какой стороне здесь метро?

– Метро уже полтора часа как закрыто, Саша. А я живу – вон окна на втором этаже… Что называется, в двух шагах. Поразительное место. Такая историческая атмосфера внутри… Ну, пойдемте же.

Как—то слишком навязчиво и недвусмысленно меня буквально волокли за руку в сторону красивого трехэтажного дома.

– Нет… я на метро…

– Метро закрыто, говорят же вам. Что шататься по улицам в таком состоянии. Это опасно.

– Я не сдамся, я бывший волейболист.

– А, ну понятно. Упертость характера. Если не сможете попасть в половину третьего в метро, возвращайтесь и звоните в домофон. Квартира номер восемь.

– До свидания.

– Надеюсь, что до свидания, Саша.

Я поплелся в сторону Китай—города. Он окликнул меня.

– Забыл вам напомнить, кстати:

Так долго вместе прожили, что снег,

Коль выпадет, то думалось – навеки,

Что, дабы не зажмуривать ей век,

Я прикрывал ладонью их, и веки,

Не веря, что их пробуют спасти,

Метались там, как бабочки в горсти.

Я был порядком ошеломлен. Мимо просвистывали по направлению к какому—то бару стайки девушек, и уже через минуту их можно было увидеть отплясывающими на подоконнике.

– Здорово. Спасибо, что напомнили…

– Запомните, Саша. Жизнь гораздо шире, чем театр. И не думайте, что все интеллигентные люди сконцентрировались в театральных кругах. Напротив, у меня есть стойкое ощущение, что их там все меньше и меньше. Квартира номер восемь, запомнили?

– А я с вами целиком согласен, – я был потрясен такой его речью. «Взять хотя бы меня», – хотел добавить я, но не стал. – До свидания.

– До свидания. – Он смотрел мне вслед.

Что—то меня настораживало в его внешности… Дорогой кожаный плащ, белый шейный платок… Да нет… Настораживал этот слишком цепкий взгляд. Я своим театральным нутром чувствовал, что взгляд этот совсем не прост.