Затем он принялся совершать и вовсе странные действия: уносил с кухни во вторую комнату посуду.

Постепенно с кухни исчезло все – тарелки, кастрюли, стаканы. При этом гость был уже в хламину пьян. Каждый раз, беря очередную посудину, он останавливался возле меня и просил рассказать, о чем книга. Вдруг принялся рассказывать, как они на зоне читали Карнеги.

– Вот это замут так замут, – орал он. – Не то что у тебя.

При этом он замахал руками, стараясь выбить книгу Платонова у меня из рук.

По законам гостеприимства я не выказывал ни малейших признаков агрессии – поднимал книжку и ждал, когда гость удалится.

Все мои сожители отправились по каким—то делам, Шепелявый шумно сношался в одной из комнат, комната Иржичеха всегда была заперта на ключ, нашему гостю во второй свободной комнате не сиделось.

С двух до трех ночи он заставлял меня набирать смс—ки на своем телефоне. Смс—ки были следующего содержания: «Безумно тебя люблю. Хочу от тебя малыша».

Собственно говоря, смс—ка была одна, просто она отправлялась сразу по трем телефонам. Потом он приходил и трижды спрашивал, пришел ли хоть от кого—нибудь ответ.

Каждый раз я говорил, что телефон находится у него и отправлялось все с его телефона, а я всего лишь набирал текст.

Тогда он убедил меня, что, видимо, его телефон «немного глючит». Оказалось, что убедить меня довольно просто, если повторить одну и ту же фразу около двух десятков раз, связывая ее обращением: «Ну ты че?»

Он хлопал себя по карману на заднице, совал мне аппарат со словами: «Ну—ка на, глянь! На! На!»

– Все нормально работает – вот, давай я на него позвоню. Мне хотелось ему объяснить, что он просто настолько остопиздел не только мне, но и всем женщинам, которых когда—либо желал, что с малышами у него в ближайшее время будет облом.

– Что ты на меня кричишь, братан? Ты на меня не кричи!

Короче, это была ужасная ночь, которая вполне могла закончиться смертоубийством.

И с трех до четырех мы отправляли смс—ки по трем номерам уже с моего телефона. «Безумно люблю, хочу от тебя малыша». Два из этих номеров уже были новыми. Мне было одинаково жалко и несуществующих малышей, и вполне реальных денег на своем телефоне.

Ответа не приходило. Последними он забрал чайник и вторую бутылку водки. Он перетаскал все – на кухне остались только ножи и вилки.

Когда взбудораженный демографической ситуацией гость наконец—то успокоился и уснул, – почему—то в коридоре, как Тузик, в разбросанной обуви, – я пробрался в комнату взять чайник. Когда я аккуратно проходил мимо него, показалось, что один глаз гостя стремительно открылся, и он не спит, а следит за мной.

Я чуть не сдох от увиденного.

Хорошо еще – сразу разобрался, что к чему, хотя поверить в это было крайне сложно. Почему—то я физически ощутил, что нахожусь очень близко к смерти, буквально танцую с ней танго, прижавшись щекой к щеке.

Вся посуда, которая имелась в доме, была расставлена и разложена по периметру комнаты – на полу, на кровати, на стуле, на подоконнике… Она с поражающей хладнокровностью заполняла пространство, на поразительно одинаковом для глазомера пьяного человека расстоянии располагаясь друг от друга. Но самое главное заключалось в том, что в каждой посудине – в тарелке, в кастрюле, в чашке, в чайниках заварочном и большом – была разлита аккуратными дозами моча. Даже в каждой ложке по капле.

Что значил сей таинственный обряд – до сих пор осталось для меня загадкой. Какое—то время я стоял, оцепенев. Вспомнил про огромный разделочный нож в руках нашего гостя. Спиной чувствовал, что он там сзади с этим ножом. Вполне возможно, я простоял так довольно долго. Или просто секунды показались часами. Я словно ощутил кожей присутствие преисподней где—то рядом. То, на каком дне я находился, приобрело вдруг материальное значение. Я слышал дыхание ада. Я замер и ждал новых ощущений – приближения смерти. Когда, наконец, мне удалось собраться с духом и выйти из комнаты, в коридоре уже никого не было. Наш таинственный посетитель внезапно исчез. Ножа я потом тоже нигде не нашел.

Приехавший Иржичех зло поводил желваками скул, заметно занервничал и для начала наехал на трахавшегося собрата.

– Мы первыми не оказали гостю внимание. Надо было не бабой заниматься и не артиста с ним оставлять.

По волнению Иржи было понятно, что он хотя и смутно, но догадывается о сущности мистического намека и дело здесь вовсе не в неудачной попытке заняться уринотерапией.

Состоялась оперативная планерка. Примерно такая же будет завтра в театре в кабинете главного режиссера при окончательном распределении ролей.

С речью выступил генеральный директор Иржичех.

– Короче, кто—то не прав из нас. Так просто такие вещи не делаются.

Кажется, Иржичех был не на шутку напуган таинственным обрядом нашего гостя и тем, что не знал до конца его глубинного смысла.

Найти виноватого надо было из присутствующих – явление нормальное.

– Не может по понятиям ни с того ни с сего земляк такое сделать на хате земляков, не может. Вспоминайте, кто о чем говорил. Кто чем обидел или задел.

Вот это был «попандос». Я—то ведь с ним в основном и общался. Вдруг именно я и правда чем обидел человека?

– Почему пить с ним не стал? – строго обратился ко мне Иржи.

Чувство вины росло во мне с демонической прогрессией.

– У меня завтра генеральный прогон отрывков и распределение ролей. Не мог я с ним пить, Иржи. Ну, правда, не мог.

– Ты, Шепелявый, к каким репетициям готовился? Почему не пил с гостем?

– Да это ж Ксюха Смирнова, из Питера девчонка приехала. Специально прикатила, Иржи. Ты же ее помнишь…

– Не помню. Мы здесь не на медовом месяце, Шепелявый. Будет косяк в этом деле от Владимира – начнется обратка какая – поедешь ты с ним разговаривать…

И так часа два.

Результаты дебатов были таковы. Я не догадался показать гостю, где туалет, а он сам постеснялся спросить – пятьдесят процентов голосов сошлись на этом.

Двадцать пять процентов голосов в лице Шепелявого высказывали сомнения по поводу социальной адекватности гостя.

Остальные двадцать пять процентов – директорские – склонялись в сторону вины Шепелявого.

Я на этом собрании права голоса не имел.

На том и порешили. Директорское слово дороже любого.

Шепелявый вернулся в комнату злой, и все убирать пришлось старой доброй знакомой практически всей компании Ксюхе. С чем она, надо сказать, справилась сверхпрофессионально.

Мне же после этого одинаково противно было находиться и в комнате, где произошло таинство, и на кухне.

В принципе, Луиза—Ниже—Пояса делала один за другим очень непрозрачные намеки, чтобы я поселился в ее комнате, но это было бы в высшей степени нечестно. И без того наши отношения прозрачными назвать было нелегко.