– Ты ничего не выбрал и это тоже выбор, – сказала однажды Ману.

Хозяин Монастыря посмотрел на неё спесиво, усмехнулся и послал, после чего вырвался из кресла и побрёл к кабинетным дверям.

– Ты не обращал внимания? Отправляющий к чёрту чаще всего уходит сам.

– Ещё одно слово, Мамочка, и отправишься из Монастыря прочь.

Дверь распахнулась, явив меня, а женщина прикусила губу и уронила глаза к хозяйским ногам.

– Долго же ты идёшь, – без интереса швырнул Ян и запустил в кабинет. – Необходимо подписать бумаги.

– Не находишь это прихотью дурной головы? – усмехнулась я, на что мгновенно получила колкий мамочкин взгляд. Хозяин Монастыря остановился и неторопливо обернулся, присмотрелся и велел повторить. – Ну…все эти бумаги, подписи, соглашения. Никто их никогда не прочитает, не посмотрит и даже в руки не возьмет.

Холодно:

– Продолжай.

– Половина не умеет читать, а вторая половина писать. Зачем видимость важности этих треклятых и так хорошо горящих бумаг, если правосудия нет?

– Что же есть? – и Хозяин Монастыря улыбнулся.

– Самосуд! И только он правит среди Вас, вышестоящих, и иных – на горизонте, городских. Для чего все эти бумаги, которые – по итогу – ничего не дают? Кто выдумал этот бред?

– Что запихнул в тебя Бог Солнца вместо положенного? – воскликнул Ян. Ману подавилась со смеху, а я от стыда. – Знания? Книжку по Праву? Какого чёрта, Луна? Тебе отстроить монастырскую библиотеку? Свозить в гости к Богу Солнца, чтобы ты посмотрела на его библиотеку? Подписывай бумаги и ступай. Свободна.

– Что я подпишу?

– Пропуск, чёрт тебя дери, в библиотеку.

Ману захохотала ещё больше, а я понурила взгляд и отступила.

– Моё завещание, – продолжил Ян, – в котором все книги и ненужные бумажки перейдут к тебе, о, Луна, чтобы ты зачитывалась ими, преумаляя их бессмысленность и бестолковость.

– Не шути об этом, – рыкнула Мамочка.

– Но для начала выучись читать, деревенская ты грубиянка. А если честно…прошу тебя, Луна, не рассуждай: для женщин то плохо кончается.

И мужчина подтолкнул меня к столу: к брошенной паре листов и грязному перу поперёк.

– Расскажи что-нибудь, – прошу я.

– Из меня дурной рассказчик, – отвечает Гелиос.

– Вытерплю.

Мужчина смеётся и откладывает альбом, в котором делал поспешные записи. Красивые вензеля украшают страницы.

– О чем ты хочешь послушать?

– Что ты пишешь?

– Заметки по работе.

– В чём заключается твоя работа?

– В создании её видимости.

– Находишь это забавным?

Гелиос обречённо вздыхает. Припоминает, что о работе своей рассказывал. Рассказывал о клане Солнца, что под именем своим держит пустыри, пустыни, деревни и город. Рассказывал, как рассыпающиеся ветви дают электричество Полису. Рассказывал, как плиты солнечных батарей одаривают энергией резиденции иных богов и некоторые из деревень. Вот только наша деревня этим благом была обделена. Подъём случался на рассвете, а отбой на закате. Никакого света, кроме истинно солнечного.

Решаю поделиться:

– Старшая сестра молилась по утрам на солнце: просила не выжигать поля, просила позволить зерну расти. Однажды я сказала ей, от злости, что с радостью передам молитву какому-нибудь божку при встрече, если то случится. Мне передать?

Гелиос пытается перебороть рвущуюся улыбку.

– Можем отправить привет конвертом.

– Было бы хорошо, только религия не выучила её письму и чтению. Привет она не поймёт.

– Можем нарисовать картинку.

– Совсем за дураков нас держишь?

Гелиос переминается: закидывает ногу на ногу, руками отбивает о подлокотник.

– Значит, молились вы солнцу как явлению, а не божеству? – уточняет мужчина.

– И не напрасно, верно? – задиристо швыряю я (однако сталкиваюсь не с обидой, а ещё более приятной улыбкой). – Увы, но молились родители и сёстры. Я не молилась.

– Богу досталась жена-атеистка?

– Богу, которому не хотелось жену, досталось то, что он заслужил.

– Ты очаровательна.

– Спасибо.

– Я утолил твою потребность в беседе? Могу заниматься делами дальше?

– Создавать видимость работы, ты об этом? О, теперь от бесед со мной будет сложно увильнуть. Расскажи о написанном. Что в этом послании?

И я указываю на альбом. Гелиос вздыхает.

– Конкретно в этом, – говорит он, – обращение к старому знакомому из города с указанием направить своих людей на починку разнесённой линии электропередач. Староверы, назовём их так, частенько выпускают собственную злость (под определением освобождения ложно верующих) путём несмышлёного вандализма. Ответ тебя устраивает, дорогая жена?

– Ох, – и я ударяюсь о спинку дивана, – как сложно и много.

– То видимость, – улыбается Гелиос. – Каждый день что-то случается, каждый день что-то решается. Но это не тяжелая работа. Морально привыкаешь к любым новостям, эмоционально – тоже. Последний мой эмоциональных шок пришёлся на момент, когда ты зашла в резиденцию дома Солнца и решила потерять сознание. До этого я не переживал век, а, может, и больше.

– Главное сказать это с серьёзным выражением лица, чтобы было труднее разгадать, что есть истина, а что лукавство. Да?

– Да.

Пожимаю плечами. И докучаю дальше:

– А почему к своим, прости меня, годам, ты не обзавёлся женой и детьми?

– И то, и то, прости меня, не питомцы, чтобы ими обзаводиться. В том я консервативен и придерживаюсь старых взглядов. Очень старых взглядов. Предельно старых.

Я смеюсь и соглашаюсь:

– Хорошо. Сойдёт за ответ. Но ты любил?

– Твой акцент прекрасен. Однако не все слова, которые закрадываются в твою чудесную головку, Луна, следует озвучивать. Не все мысли предназначены произношению.

– Я только спросила.

– И у стен есть уши.

Оглядываюсь.

– А у тебя нет глаз? Ты затворник, Гелиос, на краю земли. Нет здесь никаких ушей, кроме наших собственных: твоих, да моих. А мои дальше порога дома не являются.

– Ты забыла о слугах, – мягко уточняет мужчина.

– Ты не доверяешь слугам?

– Ты не вняла опыту?

Припомнил садовника, вот же…

– И вообще, что значит доверять? – продолжил Гелиос. – И кому можно?

– Слуги обхаживают дом, сад и нас, готовят и прибирают. У них есть доступ ко всем комнатам и предметам, к одежде и продуктам…В чем ожидать подвоха?