Надо было действовать. Времени осталось немного.

Жереми был недалеко от синагоги на улице Паве. С затуманенной от слез головой он шел, ничего не слыша и не видя.

Перед молитвенным домом он стряхнул с себя оцепенение. Голос в домофоне поинтересовался, кто он.

— Меня зовут Жереми Делег. Я хотел бы повидаться с раввином.

— Вам назначено, месье?

— Нет, но дело важное, очень важное, — твердо ответил он.

— Вам надо записаться. Я его помощник и могу предложить вам встречу… на той неделе, если это действительно срочно.

— Я не могу. Сегодня вечером я буду… я уеду.

Прошло две или три секунды.

— Вы член нашей общины?

— Нет. Мой отец иногда посещал эту синагогу, давно, но я… Мне надо видеть раввина.

— Это невозможно, месье. По правилам безопасности нам запрещено пускать к нему в неприемные часы.

— Плевать мне на правила безопасности! — заорал Жереми. — Вы должны помогать людям в беде!

Он заколотил в дверь кулаками:

— Откройте! Откройте!

— Месье… пожалуйста, подождите несколько минут, мы вами займемся.

Жереми присел на корточки и прислонился спиной к крепкой двери. Он тяжело дышал.

Через пару минут кто-то окликнул его. Он и не слышал, как к нему подошли.

— Встать, лицом к стене.

Он поднял глаза, но луч света ослепил его. Он приложил руку ко лбу, чтобы разглядеть, кто к нему обращается.

— Не бузите. Вставайте медленно.

Он увидел фуражку. Потом еще одну, позади. И машину с выключенными фарами, стоявшую прямо перед ним.

— Чего вам надо? — спросил Жереми полицейского, который направлял ему в лицо фонарь, держа другую руку на рукояти револьвера.

— Я прошу вас встать, спокойно, без сопротивления.

— Я ничего не сделал. Я только хотел видеть раввина. Мне нужно с ним поговорить.

— Раввина нет. Поговорите с нами.

Он едва успел встать, как четыре руки схватили его, повернули, прижали к двери, заломили руки назад и надели наручники.

До него донесся другой голос, помягче:

— Не обижайте его! Наверно, просто отчаявшийся бедолага.

Жереми увидел совсем рядом лицо молодого хасида. У него была жидкая бородка, а большие темные глаза за очками в серебряной оправе, казалось, просили прощения.

— Мне очень жаль, месье. Таковы правила безопасности. На раввина недавно напали. Я прослежу, чтобы с вами хорошо обращались. У них нет причин вас обижать. И если они скажут мне, что все… в порядке, я запишу вас на прием к раввину на той неделе.

— Это будет слишком поздно, — жалобно простонал Жереми. — Слишком поздно.

Он был в кабинете, один, в наручниках. Полицейские допрашивали его без особого рвения и быстро удовлетворились его объяснением.

— Мы с женой расстались. Я сорвался. Я хотел повидаться с раввином, чтобы он мне помог.

— А почему вам так приперло? — спросил инспектор.

— Потому что завтра я… уезжаю.

Он не выглядел сумасшедшим на свободе, но вполне походил на брошенного, преданного мужчину. Так что полицейские быстро отбросили версию об антисемитском акте и ушли проверять какую-то информацию.

Он уже чувствовал, как усталость сковывает все тело, и тут одна мысль осенила его. Эта мысль показалась ему гениальной, хоть и пугающей.

«Готово. Сейчас я усну, и все начнется сызнова. Но на этот раз я не допущу, чтобы темная часть меня вредила близким». Его начала бить дрожь; он перечислил про себя предстоящие симптомы, один за другим, пытаясь предупредить их. Не дать застичь себя врасплох. Не так бояться. Он встретит седобородого старика без страха. Но сначала он должен осуществить свою идею. Ту, что обезопасит его жену и детей от его злобных выходок и отомстит за него этому другому ему.

Он позвал изо всех сил.

В кабинет вбежал инспектор.

— Чего ты так орешь?

— Мне надо сделать признание.

— Признание? Какое еще признание?

Вид у инспектора был удивленный и слегка рассерженный. Он уже собирался уйти домой, когда Жереми его позвал!

— Я торгую кокаином. В моей квартире вы найдете целый склад.

Инспектор ошеломленно уставился на этого такого покорного человека, с улыбкой взявшего на себя вину за правонарушение, в котором никто его не подозревал.

Да, Жереми улыбался. Он даже смеялся про себя, довольный западней, расставленной своей темной стороне. Его жена и дети наконец будут от него избавлены.

Инспектор задавал ему вопросы. Жереми не отвечал. Успокоившись, он поддался накатившей усталости; ему не терпелось поскорее со всем покончить, пусть тот, другой, займет его место и угодит прямо в расставленную им западню.

Пусть придет старик, молитвы, муки и забвение!

Он ждал их, улыбаясь.

Солнечные лучи проникали сквозь решетку слухового окошка и таяли в неоновом свете. Со стальной кровати напротив, такой же, как его, смотрел на него незнакомый человек с подносом на коленях, медленно жуя кусок хлеба. Взгляд был холодный и тяжелый. Внушительная мускулатура говорила о животной силе, способной сработать в любой момент: зверь, готовый броситься на жертву. Широкое лицо, казалось, было вырублено топором.

— Что ты так на меня смотришь? — спросил сосед хриплым, тягучим голосом.

Жереми не ответил. Эту проблему он не предусмотрел, когда так быстро разработал свой план-озарение, приведший его сюда. Удовлетворение, которое он испытал, когда проснулся, сменилось теперь чувством уныния.

— Я к тебе обращаюсь! — рявкнул сосед.

Жереми, несмотря на угрожающий тон, был по-прежнему погружен в свои последние мысли. Те же, что и при предыдущих пробуждениях: в каком он году? Что он сделал? Что сталось с Викторией и детьми? Какой кошмарный сценарий ждет его на этот раз?

Только место — впервые — не удивило его.

Сосед вдруг встал, и Жереми подумал, что он сейчас бросится на него. Но он направился к двери и поставил свой поднос на прибитый к ней столик.

— О черт. Отвали! Чудной ты все-таки. Верно говорят, что ты недоумок. Все у тебя не как у людей. Посмотри на свой поднос! Мы тут с голоду подыхаем, готовы убить друг друга за кусок хлеба с маслом, а ты к жратве и не притронулся. Дрыхнешь, как в отпуске на Лазурном Берегу, да еще и улыбаешься во сне, придурок.

Жереми сел, посмотрел на свой завтрак и почувствовал, как и в прошлые разы, острый голод. Он встал, нетвердым шагом подошел к умывальнику, ополоснул лицо и руки. Поискал зеркало, но не нашел и вернулся к подносу. Сосед лежал на своей кровати, закинув руки за голову, и смотрел на него с безразличным видом. Кофе остыл, но Жереми выпил его с удовольствием. Он съел два кусочка хлеба, слишком тоненьких, чтобы утолить его голод. Он жевал и обдумывал ситуацию. Как продолжить «следствие» теперь, когда он заперт в этой камере? В его распоряжении всего несколько часов. Нет, он не думал, что так скоро сможет окончательно прояснить для себя эту историю, но в нем теплилась надежда найти хоть какое-то зерно истины, которое позволило бы ему наконец сделать первые шаги к выздоровлению, оправдать свое поведение в глазах Виктории и, может быть, может быть…