– Они поют. Арборы взывают к окрыленным, и те им отвечают. – Одинокий голос, высокий и чистый, поднялся над остальными, сплетаясь с ними, а затем затих. Лун почувствовал, как его прошиб пот и на холодном воздухе по его телу побежали мурашки. Утес же, по-видимому не тронутый, сказал: – А это Нефрита. Жемчужина уже давно не поет.

Лун отвернулся на пол-оборота, подавляя желание поежиться. Пение казалось ему… чужим, и Луну не нравилось то, как оно играло на его чувствах. Впрочем, пусть играет, сколько хочет, – что бы это ни было, он не имел к этому никакого отношения.

Лун вдруг подумал, далеко ли от лагеря корданцев находился двор Звездного Сияния и насколько близок он был к тому, чтобы найти других раксура. Или насколько близки были они к тому, чтобы найти его. Впрочем, его положение там вряд ли было бы лучше, чем здесь. Судя по всему, Звездное Сияние не нуждалось в лишних консортах, и, видя преобладающее мнение о диких одиночках, Лун знал – они бы его выгнали. На протяжение всего дня, с каждым новым разговором, одна мысль становилась все яснее и очевиднее, и Лун наконец ее озвучил:

– Мне здесь не место. – Возможно, будь он моложе, у него еще был бы шанс, но не теперь.

Утес усмехнулся:

– Ты боишься, что тебе нет здесь места. А это не одно и то же.

Лун внутренне вспылил, но не подал виду, зная, что, если потеряет самообладание, Утес победит.

– Я всю свою жизнь хожу от одного нового места к другому. Я знаю, когда мне в них ничего не светит.

Утес насмешливо сказал:

– Ты пробыл здесь полдня и большую часть времени проспал.

Лун кисло ответил:

– Я люблю принимать решения быстро.

Утес с тяжелым вздохом поднялся на ноги и посмотрел на пирамиду. Если Цветика не ошибалась, то старик весь день провел с Жемчужиной, пытаясь убедить ее в том, о чем она, по-видимому, и слышать не хотела.

– Я всего лишь прошу тебя остаться до тех пор, пока у меня не получится убедить Жемчужину. Я хочу, чтобы двор оставил эту колонию и вернулся на запад, в наш родной лес. Но они даже не подумают об этом, если у Нефриты не будет консорта – или хотя бы претендента на эту роль. Когда мы укрепимся в новой колонии, то окажемся в более выгодном положении и сможем пригласить консортов из других дворов. – Он мрачно прибавил: – Много времени это не займет. Скоро все решится.

Луну хотелось бы ему как-то возразить, но Утес не просил его о многом. Если он останется здесь ненадолго, даже несмотря на угрозы, косые взгляды и разговоры за спиной, то хуже ему не будет. Почти. Но существовала и другая проблема.

– А что насчет Сквернов?

– Раксура должны убивать Сквернов. Такова наша роль в Трех Мирах.

Лун посмотрел на Утеса, не понимая, всерьез ли он.

Утес пожал плечами, словно он не сказал ничего необычного.

– Они хищники, такие же как тэты, гобины и сотни других. Это мы должны охотиться на них, а не наоборот. – Он покачал головой: – За время правления Жемчужины у нас почти не осталось союзников, если не считать Медное Небо. Я говорил с их правящей королевой о том, чтобы объединить дворы.

Лун подумал, что Утес был не единственным при дворе Тумана Индиго, кто вел переговоры на стороне.

– Значит, кто-то предупредил Сквернов о том, что вы хотите объединиться с Медным Небом. Кто-то из колонии.

– Я тоже об этом подумал. – Голос Утеса стал резче. – Так ты остаешься?

Лун посмотрел на колонию, подумал о ее жителях, столь беззащитных в этой тьме.

– Я останусь и позволю тебе воспользоваться моим присутствием в своих целях. Но, когда все закончится, я ничего не обещаю.

– Поживем – увидим, – насмешливо и без тени благодарности сказал Утес. – Быть может, ты примешь еще одно быстрое решение.

Лун зашипел на него, преобразился и взмыл в воздух.

Перелетев реку и оказавшись в колонии, он постарался облететь стороной дворик учителей и другие освещенные места. Голоса все еще поднимались и затихали, но песня уже не казалась столь громкой и пронзительной, словно большая часть певцов уже замолкла.

Лун приземлился на одну из ступеней, подошел к воздуховоду, который разведал раньше, и спустился по нему вниз к опочивальням. Он надеялся, что если кто-нибудь и заметит его присутствие, то поймет намек и оставит его в покое. Коридор был пуст, и он вернулся в опочивальню, которую ему показала Тычинка. По крайней мере, сейчас у него была теплая постель, и он собирался наслаждаться этим, пока мог.

Но стоило ему подняться по ступеням в маленькую комнатку, как он замер. Кто-то чужой побывал здесь – не Тычинка, и не Бубенчик, и даже не Поток с Дрейфом. В воздухе все еще висел совершенно незнакомый запах.

Лун оставил свою старую одежду на корзине рядом с халатом, который ему одолжила Тычинка. Теперь поверх них что-то лежало – что-то, завернутое в синюю ткань. Он осторожно потыкал сверток пальцем и, когда из него ничего не выскочило, развернул. Внутри оказался пояс из мягчайшей кожи, отделанный красным извилистым узором, и с круглой пряжкой из красного золота. На поясе висел кинжал в ножнах. Лун вытащил его – рукоять была сделана из резного рога, а клинок из клыка какого-то животного. Он был острым, как стекло, но гибким и прочным, как хороший металл.

Лун подумал о браслете, который он нашел в походном мешке Утеса. Тот был сделан из такого же дорогого красного золота, как и пряжка. А еще Цветика говорила что-то о подарке Нефриты, предназначавшемся для консорта, которого Утес должен был привести из двора Звездного Сияния. Также он вспомнил слова Утеса: «Я несу своей праправнучке подарок». Лун со злостью зашипел.

«Очень смешно».

Лун убрал кинжал в ножны, снова завернул его вместе с ремнем в ткань и оставил сверток на ступенях за порогом опочивальни. Пожалуй, так он ясно дал понять, что не принимает подарок, взятку, плату за то, что продался в рабство, или что еще это могло означать. Он надеялся, что Утес скажет Нефрите или тому, кто оставил дар здесь, что Лун согласился сотрудничать и подкуп был не нужен.

Он забрался в кровать и стал слушать, как поет двор. Песня постепенно затихала, а затем окончательно растворилась в тишине.

Когда Лун проснулся утром, он еще какое-то время лежал, глядя на пылинки, парившие в луче света, который падал из воздуховода. Ему не хотелось вставать и начинать день, в основном потому, что у него не было здесь обязанностей и он не знал, что делать.

Спалось ему плохо. Даже если бы он не ждал, что Поток вернется, чтобы снова попытаться его выгнать, шум не давал ему уснуть. Зазоры между толстыми стенами и потолком позволяли звукам свободно гулять по опочивальням, из-за чего он отчетливо слышал тихие голоса, чье-то глубокое дыхание и негромкие звуки совокупления. Все это ничем не отличалось от лагеря корданцев, и Лун понимал, что не может расслабиться лишь потому, что вокруг чужаки и многие из них настроены к нему враждебно.