Франко намеренно опоздал на час на встречу с Гитлером. «Я должен прибегнуть ко всякого рода ухищрениям, и это одно из них. Если я заставлю Гитлера ждать, он будет психологически подготовлен с самого начала», — разъяснил Франко сопровождавшим его офицерам, привыкшим к его педантичной точности[134].

Гитлер и Риббентроп, теряя терпение, ходили по платформе. Но когда Франко показался в двери вагона, первое, что он увидел, была улыбка на лице фюрера. Позднее Франко в течение долгих часов, пока длилась беседа, был свидетелем «смены выражения лица Гитлера», как он вспоминал 15 лет спустя. Перед салоном-вагоном в окружении военных, громко славивших его, он держался очень прямо, высоко подняв голову, с грозным видом. Когда же вошли внутрь, лицо Гитлера изменилось, стало спокойным, мирным и улыбающимся. Это показалось Франко весьма театральным[135].

После взаимных объятий Франко произнес длинную речь, заверив своего собеседника, что «Испания ввиду ее тесной духовной связи с державами «оси» занимает ту же позицию, что и Италия прошлой осенью», т. е. невоюющей стороны. Гитлер ответил, что рад впервые видеть каудильо лично, хотя мысленно часто был рядом с ним во время гражданской войны. Но теперь его заботит настоящее. Англия терпит поражение, но она еще не готова смириться. Надо помешать Англии завладеть Средиземным морем и Северной Африкой, а для этого необходимо лишить ее Гибралтара. От Испании требовалось немедленно заключить соглашение об объявлении войны Англии, и Франко ответил, что этот план захвата Гибралтара задевает чувство испанского национального достоинства: крепость должна быть взята самими испанцами. Для этого испанская армия должна быть обеспечена современным вооружением, тяжелой артиллерией и транспортом. Нужно время, к тому же зимой покрытые снегом и льдом горы затруднят продвижение танков. Не вся Испания на стороне «оси», далеко нет. Не надо забывать уроки истории — восстание против Наполеона.

Гитлер, как вспоминал Франко, спросил, «полагает ли он, что война будет долгой?», на что Франко ответил, что «не сомневается в этом ни в малейшей степени, и поэтому, хотя он и верит в победу Германии, Испания не в состоянии вступить в борьбу, не разрешив прежде многих проблем, в первую очередь, снабжения населения продовольствием… Но Гитлер как в озарении все твердил, что победа будет очень скоро».

Как вспоминал позднее Франко, «фюрер не был удовлетворен встречей, что было естественно». Еще бы: ведь это было его первое крупное дипломатическое поражение[136].

И на этой встрече, как заметила Дж. Ашфорд Хаджес, автор книги «Психологический портрет диктатора», проявился «глубокий нарциссизм этих людей, до этого никогда не встречавшихся лицом к лицу. Оба верили, что, как минимум, были избраны Богом для выполнения своей миссии на земле и были, по крайней мере, реинкарнацией самого Мессии. Гитлер идентифицировался с Третьим Рейхом, в то время как Франко — с «Родиной»»[137].

Но в этот раз, когда Франко говорил о том, что не вся Испания на стороне «оси» и напомнил о восстании против Наполеона, в понятие «Родина» он чуть ли не впервые включил и «вторую» столь нелюбимую им Испанию, или «Анти-Испанию», как он предпочитал ее называть. Но это было скорее исключение. Перед угрозой германского нашествия, одержимый желанием во что бы то ни стало сохранить свою власть, он готов был иногда поступиться и своими пристрастиями». Позднее У. Черчилль заметил: «Они (испанцы. — С. Я.) не хотели, чтобы иностранные армии ступали по их земле. Хотя по своей идеологии эти мрачные люди были нацистами и фашистами, они предпочитали обходиться без иностранцев. Франко полностью разделял эти чувства и умело их направлял»[138].

Рузвельту вскоре стало известно об Эндайской встрече прежде всего от своего агента Р. Мэрфи, срочно вызванного с юга Франции в Вашингтон. Отвечая на вопрос, какова же позиция Испании в настоящем и предсказуемом будущем, Мэрфи пересказал Рузвельту слова Ф. Лекерики, посла Испании при правительстве Виши: «Если бы немцы проявили настойчивость, мы не могли бы им противостоять. У нас не имелось ничего, что могло бы противостоять 10 немецким дивизиям, но мы удержали их дипломатией»[139].

Впоследствии американская дипломатия высоко оценила позицию, занятую Испанией в Эндае. В январе 1945 г. посол США в Испании К. Хейс, покидая Мадрид в связи с завершением своей дипломатической миссии, в беседе с директором политического департамента МИД Испании X. Доуссинаге сделал признание, что «если бы он был испанским политиком в 1940, 1941 и 1942 гг., то он проводил бы в основном германофильскую политику, т. к. это было единственным способом избежать германского нашествия». Что касается Германии, то, по мнению К. Хейса, она «совершила три грубых ошибки, которые помешали ей выиграть войну.

1. Не состоялось вторжение в Испанию в июне 1940 г., дабы запереть Гибралтар.

2. Не была доведена до конца кампания на Севере Африки, что не позволило соединить там все ее войска, чтобы запереть Суэц.

3. Ее [Германии] нападение на Россию»[140].

Но это была не единственная помощь, оказанная союзникам, как полагали в Мадриде.

Однако встреча в Эндае имела и другие последствия. В августе 1949 г. немецкий еженедельник «Frankfurter Illustrierte» опубликовал статью «Когда Гитлер решил напасть на Россию?». В статье говорилось: после того, как Франко отбыл, Гитлер, выходя из салон-вагона, сказал Кейтелю: «В прусской армии этот Франко не поднялся бы выше унтер-офицера». В связи с этим автор статьи заметил: «Фюрер забыл, что он сам в прусской армии не поднялся до чина унтер-офицера, оставаясь ефрейтором». Далее автор статьи ссылается на доклад полковника Ф. Фалькенштейна, входившего в руководство O.K.W.: «Переговоры между фюрером и Франко по вине последнего ограничились соглашением о сотрудничестве в области экономики». Эта фраза, по мнению автора статьи, поставила точку в грандиозном плане «Изабелла и Феликс» как основополагающего в войне против Империи: «Его сменил «План Барбаросса» — план нападения на Россию…

Той же ночью по пути во Флоренцию Гитлер окончательно решился на войну против Сталина». Автор статьи ссылается на исследование Петера де Мендельсона, посвященное анализу документов германского генштаба: «В этот день, 30 октября 1940 г., в документах впервые появился термин «Ostfall» («Бросок на Восток»)». Эта дата не расходится с показаниями Геринга на Нюрнбергском процессе, хотя место принятия решения указывалось иное — Берхтесгаден. И вывод автора: «Завершающий удар по Англии откладывался до грядущего сокрушения СССР»[141]. Чего, как известно, не произошло.