Сетевич провел его в небольшой кабинет, который он занимал вместе с двумя другими химиками. На всех доступных поверхностях стопками громоздились научные журналы.

— Извините за беспорядок. Мы здесь только отчеты пишем да иногда отсюда звоним.

Он залез в ящик стола и достал маленькую захватанную «Айву». Нажал на кнопку: раздался голос женщины средних лет, наговаривающей биологический отчет: «В образце преобладают лейкоциты, что служит признаком развивающейся…» Голос перешел в бормотание и умолк.

— Мэнди! — позвал Сетевич, глядя на дверь. — Мэнди! У нас есть пальчиковые батарейки?

Вошла ассистентка и вручила ему упаковку с четырьмя батарейками. Какое-то время она смотрела, как он сражается с крышкой аппарата, потом протянула идеально наманикюренную руку, и он отдал ей магнитофон, а ассистентка профессиональным движением сняла крышку, вынула старые батарейки и заменила их новыми. Нажала на кнопку, и отчет возобновился на нормальной скорости.

— Благодарю. Органы правопорядка благодарят вас тоже.

Когда Мэнди закрыла за собой дверь, он кивнул в ту сторону и, подняв брови, осведомился у Делорм:

— Ну как, по-вашему, имею я у нее успех?

— Она вас терпеть не может.

— Знаю. Это все мое славянское обаяние. — Он вставил кассету и нажал на кнопку. — Что там, по-вашему, может быть?

— Понятия не имею. Например, группа «Аэросмит». В акустике.

Возникли звуки.

Несколько щелчков. Кто-то дует в микрофон, постукивает по нему, проверяя.

Делорм и Кардинал взглянули друг на друга — и сразу же отвели глаза. Не надо так уж воодушевляться, убеждал себя Кардинал. Это может быть что угодно, кто угодно. Запись может не иметь к делу совершенно никакого отношения. Он вдруг понял, что затаил дыхание.

Новые щелчки, шорох ткани. Потом — мужской голос, далеко от микрофона, что-то сердито, неразборчиво говорит.

Девочка, очень близко, голос дрожит: «Мне пора. Мне надо в восемь быть в одном месте. Меня убьют, если я не приду».

Тяжелые шаги. На заднем плане возникает музыка — финал рок-песни. Едва слышно: «…или ты очень меня рассердишь».

«Я не могу. Я хочу уйти. Сейчас».

Голос мужчины, теперь — слишком далекий, чтобы разобрать слова: «(невнятно)… снимки».

«Зачем мне это надевать? Я дышать не могу».

«(звук искажен)… тем скорей ты отправишься восвояси».

«Одежду я не буду снимать».

Тяжелые шаги приближаются к микрофону. Несколько шлепков, громких, как выстрелы. Крики. Потом стоны. Потом приглушенные всхлипывания.

— Сволочь, — прошептал Кардинал.

Делорм смотрела в окно, словно ее очень заинтересовал многоквартирный дом на той стороне Гринвилл-стрит.

Фоновая музыка, теперь — «Роллинг стоунз».

Череда отдаленных щелчков.

— Видимо, это фотоаппарат, — отметила Делорм, не отрываясь от окна.

Девочка: «А теперь отпустите меня, ну пожалуйста. Я никому не скажу, честное слово. Фотографируйте, а потом отпустите меня. Богом клянусь, я никому ничего не скажу».

«…Еще раз повторяю…»

«Вы не слушаете! Мне надо быть в одном месте. У нас репетиция группы. Очень важная! У нас будет концерт в Оттаве, и если я сегодня не приду, они полицию вызовут! Будут неприятности! Я же вам помочь хочу!»

(Неразборчиво.)

«Где? Я живу в резервации. Чиппева. Но папа у меня — полицейский. Он из ПДПО. Я вас просто предупреждаю. Он взбесится, если…»

(Неразборчиво.)

«Нет. Не хочу это делать. Не буду».

Шаги приближаются. Оглушительный шорох материи. Потом — голос девочки, почти совсем невнятный: «Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Мне к восьми надо на репетицию. Если я не…» Треск — видимо, клейкой ленты, дальше голос девочки превращается в глухой шепот.

Щелчки продолжаются.

Смена музыки: теперь это известная певица.

Невнятные вздохи, всхлипы.

Щелчки.

И еще.

Шорох.

Мужской кашель, рядом с микрофоном.

Еще шорох, шелест.

Девяносто секунд тишины.

Последний щелчок: запись останавливают.

Больше на этой стороне кассеты ничего не было. На второй стороне тоже. Они полчаса слушали шипение пленки, чтобы в этом убедиться. Кардинал, Делорм и Сетевич сидели в полном молчании. Заговорили они не скоро. Голос Кардинала показался невыносимо громким даже ему самому.

— Кто-нибудь из документального отдела может нам помочь разобраться с этой пленкой?

— М-м… нет, — пробормотал Сетевич, еще не выйдя из оцепенения.

— Только что мы слышали запись убийства девочки, и я хочу узнать об этой кассете все, что возможно. У вас что, в документальном отделе нет таких специалистов?

— В документальном? Там они изучают только писанину. Подлоги бумаг, всякое такое. Но я… — Сетевич кашлянул. Прочистил горло. Крупный мужчина, вполне способный, по мнению Кардинала, за себя постоять; но и он все никак не отойдет после прослушанной записи. — Дам вам телефон, — выговорил он наконец. — Есть один парень, к нему часто обращается ПДПО.

Строительство новой штаб-квартиры Канадской телерадиокорпорации на Фронт-стрит обошлось в скандальную сумму, и Кардинал теперь видел почему. Атриум купался в мягком свете искусственного небосвода, простиравшегося восемью этажами выше; по обилию деревьев — просто какой-то зимний сад. Под ногами блестел мрамор. Итак, он не зря платит налоги.

Кардинал и Делорм проследовали за сияющей дежурной к лифту. Вокруг скользили худые, бледные мужчины. Дежурная провела их мимо студийных помещений в конец длинного коридора, где открыла малиновую дверь, и они вошли в сумрачную студию звукозаписи.

За пультом располагался человек в клетчатом пиджаке с наушниками на голове. На шее аккуратнейшим образом сидела желтая бабочка. Свежайшая белая рубашка выглядела так, словно ее только что отгладили. Кардинал никогда не встречал такого изящества в одежде.

Дежурная громогласно представила их:

— Ваши друзья из полиции, Брайан.

— Спасибо. Присядьте. Я сейчас. — В отличие от большинства людей, которым приходится разговаривать в наушниках, голоса он не повысил.

Кардинал и Делорм сели на вращающиеся кресла с высокими спинками, стоящие рядом с ним.

— О-о, — протянула Делорм, нежно поглаживая кресло. — Мы выбрали себе не ту работу.

В студии стоял резкий запах недавно настеленного коврового покрытия (оно закрывало даже стены); здесь царила приятная тишина.

Пять минут они смотрели, как бледные руки инженера легко порхают среди кнопок и клавиш, то плавно передвигая вверх ползунок, то вращая диск с цифрами. По всему пульту перемигивались огоньки, мерцали светящиеся кривые. Отражение серьезного, отрешенного лица Брайана парило над пультом, словно душа, покинувшая тело.