Болтовня и шутки г-жи X. доставили мне крупную неприятность. Особенно неприятно было то, что это оттягивало поступление в Академию на целый год.

Как только мне минуло 23 года (10 июля 1891 г.), я сейчас же подал прошение о возвращении меня на действительную службу и о зачислении меня обратно в 11-й саперный Императора Николая I батальон.

Князь Туманов сдержал свое слово и устроил так, что, в исключение из закона, кажется, уже в начале сентября 1891 года, состоялся Высочайший приказ о моем зачислении на службу в 11-й саперный батальон.

В бытность мою еще женихом (осенью 1890 г.) со мной произошел случай, который нельзя не отметить. У меня была младшая сестра Зина, которой к тому времени было, кажется, 12 лет. Она была в Харьковском институте и заболела скарлатиной. Болезнь бросилась на почки. Мои родители привезли ее в Севастополь, где и лечили. Я как-то получил письмо от матери, что Зине плохо и было бы хорошо, если бы я приехал.

По письму я не вынес впечатления, что положение безнадежное, и протелеграфировал, что если сестра будет совсем плоха, чтобы тогда прислали телеграмму, а ехать так и сидеть в Севастополе неопределенное время я не могу. Прошло после этого несколько дней. Я вернулся домой на нашу общую квартиру (я уже писал, что я и пять моих приятелей жили на одной квартире) довольно поздно и лег спать. Около моей постели, за ночным столиком, стояла ширма, а на коврике около постели, как всегда, лежал мой сеттер Пипо. (Этот Пипо был удивительно умный и великолепен на охоте: чудное чутье и полное послушание. Я его купил еще будучи в Инженерном училище у М.В. Линдестрема. Продал он мне его за какие-то пустяки только оттого, что он был очень злой и постоянно рычал на жену Линдестрема и их маленькую дочь. Линдестрем боялся, что он как-нибудь укусит девочку. Собаку я привез в Усть-Ижорский лагерь. Она на меня все время рычала и совершенно не хотела признавать. Так прошло недели две. Наконец я решил пойти с ней на охоту. На охоте, в кустах, собака куда-то пропала, и я, огорченный, вернулся в лагерь. Прошло дней десять. Как-то на рассвете дежурный юнкер меня будит и говорит: «Кажется, твой Пипо тут, в лагере». Я выскочил из барака в одной рубашке и действительно увидел Пипо, исхудавшего и с оборванной веревкой на шее. Я его окликнул. Пипо бросился ко мне, стал ласкаться, и с этих пор мы стали неразлучными друзьями, а его характер резко изменился: он ни на кого из домашних никогда не рычал. Вероятно, пережил тяжелую обстановку.)

Потушив свечку, я задремал. Затем мне представилось, что я не сплю и непотушенная свечка освещает комнату. Вдруг я вижу, что Пипо приподымается и на кого-то рычит. Я слышу шаги, и из-за ширмы я увидел голову какого-то старика с длинной седой бородой, который, обращаясь ко мне, говорит: «Твоя сестра сейчас скончалась». Я пытаюсь встать, делаю усилие и просыпаюсь. Кругом полная темнота, но мой Пипо сердито рычит. Я зажигаю свечу и вижу, что Пипо, с взъерошенной шерстью и весь дрожа, стоит около моей постели и неистово рычит.

Я схватил из ящика ночного столика револьвер, соскочил с постели, взял свечку и, посылая вперед Пипо, вышел за ширму. Никого нет; собака продолжает рычать и, упираясь (приходилось ее подталкивать), еле-еле подвигается вперед. Так меня Пипо довел до выходных дверей, не переставая рычать. Дверь оказалась запертой на замок, и никого не было.

Я позвал денщика, разбудил приятелей. Мы осмотрели всю квартиру; ничего, конечно, не нашли, а успокоившийся Пипо слегка ворчал только подходя к наружной двери. Никого не оказалось и на улице. Приятели посмеялись надо мной, что мне все это померещилось, и мы улеглись спать.

На другой день утром я получил из Севастополя телеграмму, что моя сестра Зина скончалась в 2 часа ночи.

Можно все это объяснить получением внушения на расстоянии о смерти моей сестры, но необъяснимо поведение собаки.

После нового моего возвращения в 11-й саперный батальон я зажил семейной жизнью и почти порвал все старые знакомства. Отец моей жены проиграл к этому времени в Английском клубе какую-то очень крупную сумму (он вообще вел очень крупную карточную игру) и не мог помогать своей дочери. Получаемых мною денег от родителей (300 рублей в месяц) и небольшого жалованья хватало только на очень скромную жизнь. Моя же жена привыкла жить очень широко и открыто (мать ее давно умерла, и ее отец предоставлял ей полную свободу в приемах в их роскошной квартире, и она, имея компаньонку, жила как хотела). Необходимость совершенно переменить образ жизни побудила мою жену почти совершенно прекратить связи со своими прежними одесскими знакомыми. Я отдался службе и подготовке для поступления в Академию.

Мой отец, военный инженер, настаивал, чтобы я шел в Инженерную академию. Меня больше тянуло в Академию Генерального штаба, но, зная, что это очень огорчило бы отца, я решил подготовиться для поступления в Инженерную академию. Я готовился к вступительным экзаменам в 1892 году.

В начале лета 1892 года был получен проект предполагаемых изменений в положении об Инженерной академии и в службе военных инженеров. По этому проекту устанавливалось, что все строительные работы по военному ведомству, не носящие чисто боевого значения (то есть постройки казарм, шоссе, железных дорог и пр.), должны быть переданы в руки гражданских инженеров, а военные инженеры должны предназначаться исключительно для производства различных фортификационных работ.

В связи с этим намечалось, что при ежегодных выпусках из Инженерной академии звание военных инженеров будет даваться только 4—5 первым кончившим Академию и предназначенным на профессорские кафедры или для специальных работ при Главном инженерном управлении. Все же остальные окончившие Академию, получив значки за ее окончание, должны возвращаться в свои части, откуда по мере надобности и по аттестациям начальства будут назначаться для службы в крепостях или при инженерных управлениях (главном и окружных) с получением званий военных инженеров. Этой мерой предполагалось поднять и научный уровень офицерства в инженерных войсках.

Этот проект дал мне основание написать отцу, что я при этих условиях, опасаясь, что буду обречен продолжать до конца моей карьеры службу в строевых инженерных войсках, категорически отказываюсь поступать в Инженерную академию.

Отец не возражал, и я стал готовиться для поступления в Академию Генерального штаба. Но так как программы для поступления в эти академии резко разнились между собой (для Инженерной требовалось главным образом хорошее знание математики, а для Генерального штаба – истории, географии и уставов), я принужден был отложить поступление в Академию Генерального штаба до 1893 года.

Летом 1893 года я держал поверочный экзамен при штабе Одесского военного округа (чтобы не пропускать с выдачей прогонных денег офицеров, которые под предлогом держания экзамена в академию хотели бы просто прокатиться на казенный счет в Петербург, были установлены поверочные испытания при штабах военных округов), но позорно провалился на экзамене по русскому языку. Сказалось плохое прохождение курса русского языка в Полтавском кадетском корпусе.

В 1894 году я блестяще выдержал не только поверочные испытания при штабе Одесского округа, но и поступил в Академию Генерального штаба одним из первых.