— Нет. Мой отец проявлял напористость лишь в охоте на шотландских куропаток и в висте. Это сердило мою мать в ранние годы их брака, — усталая покорность звучала в голосе Саймона. — К тому времени, как она умерла, они уже не проявляли такого внимания друг к другу, чтобы сердиться.

— Если это утешит, и с моими родителями было также.

— С которыми?

Она вздохнула.

— Хороший вопрос. Но это верно для любого из моих возможных отцов. Внимание короля к маме ограничивалось спальней. А человека, что дал мне своё имя, наверно, не очень заботила моя мама, иначе он бы не позволил Его Величеству продолжать бесстыдную длительную и открытую связь с ней.

Сострадание на лице Саймона не могло утешить её.

— Простите, Луиза.

— За что? — она едва сдерживала голос. — Это не ваша вина, что моя мать была…

Шлюха. Но она не могла заставить себя произнести это слово, хотя слышала, как брат довольно часто называл так маму.

Слепо уставившись на дорогу, она изо всех сил пыталась обрести былое спокойствие. Чудно, как чьё-то прошлое могло воспрянуть и ужалить в самый неподходящий момент.

— Вы знали маму, правда? Она гостила в вашей семье, когда Маркус выслал её из Каслмейна.

Он напрягся.

— Я был в школе.

— Но, право же, не всё время, — не получив ответа, она добавила: — Была ли она такой э… распутной, как утверждает Маркус?

Он так долго колебался, что она поняла ответ.

— Нет.

— Лжец.

Он перевел взгляд на неё.

— Какая разница?

— Позорная слава моей семьи — одна из причин, по которой вы считали меня негодной для брака, если припомните.

— Что заставляет вас думать, что я считал вас негодной?

— Это было совершенно очевидно, когда вы уехали, не женившись на мне. И потом не написали, или, во всяком случае, не показали, что тосковали по мне.

— Я не верил, что вы примете письма от меня, после того, как я с вами поступил. Более того, даже по возвращении, я не думал, что вы снова одобрите мои ухаживания. Не думал, пока мы не поцеловались.

— Когда я оказалась такой же распутной, как моя мать.

— Луиза…

— Нет, я хочу знать. Не о нас с вами: думаю, я понимаю, почему вы именно так себя повели. Я хочу знать о моей матери, — она глубоко вздохнула. — Я всегда задавалась вопросом, какой она была на самом деле. В моём детстве её почти никогда не было рядом. — Так как она была вполне довольна, променяв своих детей и мужа на привилегии королевской любовницы. — Затем, после смерти папы, когда мне было десять, и Маркус выслал её, мне больше не разрешили увидеть её снова.

Она с трудом сглотнула. Маркус лишь сделал то, что считал правильным. Но по сей день было больно, что за четыре года, которые мама прожила вдали от Каслмейна, она не попыталась увидеться со своей дочерью. Потому-то Луиза так крепко и уцепилась за свою единокровную сестру. Ведь Шарлотта тоже была брошена, оставлена на равнодушное попечение своего монаршего отца, пока её мать, королева Каролина, развлекалась за границей с любовниками.

Это было несправедливо. Страсть для женщины не должна быть превыше детей. Лучше и вовсе не иметь их, чем так мало заботиться о них.

Или умирать в родах, оставляя детей один на один с переменчивыми чувствами их отцов.

Они ехали в тишине, мимо переливающихся зеленью в лучах заходящего солнца овсяных полей. Когда они въехали на укрытую разросшимися дубами дорогу близ Ричмонд-парка, даже стук лошадиных копыт стал приглушенным.

Она вздохнула.

— Так или иначе, я думала… вы могли бы сказать мне…

— Кроме внешнего сходства с матерью, вы совсем не такая, как она, если вас это волнует, — произнёс Саймон.

Волнует? Да её непрерывно мучит подозрение, что она унаследовала сладострастную натуру своей матери. Саймон понятия не имел, как она сгорала по ночам, прикасаясь к себе в определённых местах, когда очень хотела, и что, по мнению девушки, было пагубно для неё.

А впрочем, наверно, он знал.

— Не вы ли только сегодня днём утверждали, что я слишком страстная для старой девы? — колко произнесла она.

— Женщина может быть страстной, не будучи распутницей, также как человек может наслаждаться хорошей едой, не будучи обжорой. Распутницы — и повесы — это любители телесных удовольствий. Они неразборчивы и не способны внять зову совести и разума, оттого часто ведут себя опрометчиво.

— Как моя мать.

Ответом ей было его молчание.

Внезапно её кое-что осенило, аж холодок прокатился по спине.

— Она когда-нибудь… это… вы и моя мать когда-либо…

— Конечно, нет. Ваша мать предпочитала мужчин значительно старше. Когда она гостила у нас, мне было только восемнадцать, я был слишком молод, — он невидящим взором смотрел на дорогу. — По крайней мере, для неё.

— О чём это вы?

Что другая женщина страстно желала молодого любовника? И почему, представляя юного Саймона в объятиях опытной женщины постарше, она чувствовала, как внутри неё пылает ревность.

— Не важно, — он уставился вниз на дорогу, к нему снова накрепко пристала его вежливая маска политика. — Так вы довольны исходом нашего визита, а?

С одной стороны ей хотелось надавить на него, а с другой — она боялась узнать то, что он имел в виду.

— Безумно счастлива. Кажется, вы были правы — вы можете быть очень полезны моей группе.

Герцог щёлкнул поводьями.

— Значит ли это, что позволите быть вам советчиком?

Он явно постарался, чтобы было трудно отклонить его предложение. Продвигай Саймон их реформы в парламенте, он бы добился успеха, раз он смог восстановить то влияние, что имел до отъезда в Индию, и, судя по реакции лорда Трасбата, такого давненько не происходило.

А не было ли подвоха в его предложении? Может, он просто стремиться навредить их политическим действиям.

— Вы ещё не выразили своего отношения к тюремной реформе?

— Я ещё не выяснил, что она влечёт за собой.

Вот что её точно беспокоило — это как он уклонялся от её вопросов.

И то, что принять его помощь, означало бы быть рядом с ним, беседовать с ним… взбудоражить старые чувства к нему. Чувства, отдаться которым, она не смела.

Гулкий стук сердца отдавался в ушах Луизы. Стоило ли рисковать?

Прежде чем она смогла себе или ему ответить, что-то большое и пушистое перекувыркнулось через её плечо и свалилось на колени. Она с облегчением засмеялась, откладывая на чуть-чуть свое решение.

— Раджи, дьяволёнок. Я думала ты предпочитаешь ездить наверху.